Владимир Тодоров - Пятый арлекин

Приблизительно в это же время паника охватила не только Неживлева и Краснова. Не меньше их был взволнован сменой Карнакова Николай Петрович Игин. Он отдал команду своему верному заместителю Дронову — никого к нему не впускать:

— Меня ни для кого нет, даже если сам архангел Гавриил с трубой прилетит! — Николай Петрович нашел в себе силы еще для иронии, но тут же закрыл кабинет на ключ и принялся лихорадочно анализировать, за какой конец могут дернуть в первую очередь назойливые и вредные люди из отдела борьбы с хищением социалистической собственности или из другого ведомства, которого Игин боялся более всего.

„То давнее дело, которое „погасил“ Олег Михайлович Карнаков, вернув Игину материалы за пустячок двадцать тысяч рублей, надо полагать, давно похоронено. Олег Михайлович не дурак оставлять такие следы. А что было нового с тех пор? Георг фон Битов, сотрудник посольства ФРГ — с ним теперь никаких контактов. Нет его и не было! Кто еще? Нортон Глайд? Тоже не было. Ничего не было! Ни-че-го! Хотя это такой провокатор, обязательно потребует компенсацию за то, что не сдаст меня в органы безопасности. Черт с ним, с него достаточно получено за антиквариат, и какой!“ Это правда, чего только не вывез Глайд при пособничестве Игина! И чем больше делал Николай Петрович пометок в записной книжке, отмечая свои криминальные подвиги на ниве распродажи оптом и в розницу национального достояния страны, тем страшнее ему становилось, будто прорвало завесу безмятежной бездумной жизни и неотвратимость наказания подступила так близко, что его леденящее дыхание ощущалось совсем близко, рядом. Неизвестно только было, с какой стороны грянет первый гром. „Да здесь не пятнашка, а вся вышка светит, — тоскливо рассуждал Игин, — ох, как нужно рвать отсюда, пока самого не выдернули как редиску из мокрой земли. А как, и куда? А Ларочка? Что будет с ней? Оставлю на три жизни, не пропадет. А золото, бриллианты, иконы с окладами из серебра и драгоценными камнями, в жемчугах… Их в дипломат не положишь… Что делать? Что делать? Что делать? — мысль стреляла в одно место — височную кость, было мучительно и жутко, и руки сами по себе, независимо от мысли, чертили на листке бумаги бессмысленные рисунки, которые каким-то неведомым образом по иронии судьбы, что ли, складывались своими линиями в решетку. — Спокойно, — сказал вслух Игин, — пока идет пертурбация, там не до Игина, значит, как минимум, месяц в запасе есть. Не суетиться, только не суетиться: все закопать и в бега. А там видно будет. Слава богу, паспорт запасной есть, а где он? Вот он, никуда не делся. Дреслевский Станислав Казимирович. Национальность — поляк. Год рождения почти совпадает. Полтыщи содрали, черти, зато не липа, во всяком случае не такая, что каждый сержант разглядит, тут надо спецу покопаться, чтоб понять, что паспорт не его, Игина. Вон как фотография ловко сидит, даже лучше, чем в его родном паспорте! Может и Ларку с собой прихватить? Нет, с бабой сразу заметут, заметно. Двоих всегда легче найти, чем одного. А сейчас, первым и основным делом, надо уничтожить все свои пометки и записи. Без этой бухгалтерии понадобятся годы, чтобы сложить все разрозненные части в одно целое“.

Игин хоть и убедил себя в том, что не сразу выйдут на него, тем не менее, руки лихорадочно выгребали из письменного стола различные бумаги, записные книжки, листки с пометками. Все это складывалось в полиэтиленовый мешочек для дальнейшего уничтожения. Хотя он всегда соблюдал в записях конспирацию на всякий случай, а все же любая пометка могла быть прочтена и расшифрована. Взять хотя бы такую: Ал. Кон. ик. эм. пост. 12, 5 см. Конечно, для непосвященного подобная запись не имеет ровно никакого смысла. А уж специалист разберется, что это не что иное, как икона в серебряном окладе с эмалью постниковской работы, которую Игин продал Алексею Константиновичу Шкурскому, директору автобазы, за двенадцать с половиной тысяч рублей. А расшифровав и узнав, кто такой Алексей Константинович, следователь естественно задастся дополнительным вопросом: как может Алексей Константинович при окладе двести рублей и наличии немалой семьи позволить покупку, затратив на нее средства, равные его зарплате за шесть лет работы? И вот за одну эту запись загудит под фанфары Игин не меньше чем на семь лет за махровую спекуляцию. А вычисли всю его остальную деятельность да торговые связи с Глайдом и Битовым, то пятнадцать лет изоляции от общества за большое счастье покажутся, потому что гнал Игин различные ценности не штуками, а целыми партиями. Вот откуда суета и нервозность. Пока Олег Михайлович Карнаков был в порядке, спокоен был и Игин, да до такой степени, что некоторую осторожность забыл. И вдруг все это благоденствие лопнуло в одно мгновение, треснуло, полезло по швам, растеклось, разлилось и запахло вонью изо всех углов. Заметались, словно очумелые, неживлевы, Красновы, игины, даже адвокат Вересов и тот струхнул, неизвестно почему: ведь он-то всегда был выше всяческих подозрений, а струхнул! А о Кольцове Борисе Ивановиче и говорить нечего: тот вообще сразу обзвонил из автомата всех своих оптовых потребителей и предупредил строго-настрого не выходить с ним на связь до особых распоряжений. Те люди все матерые, прошедшие не одну исправительно-трудовую колонию, естественно поинтересовались, надолго ли такая страховка. И чувствительный Кольцов, чуть не всхлипнув, ответил, что возможно навсегда, и более того, кажется, всем пришла крышка, не подозревая, что этим зародил сомнение у коллег по преступному бизнесу в своей твердости, а значит подписал смертный приговор до суда и следствия. Да и было отчего струхнуть Борису Ивановичу, 31- ая ведь, что при расследовании потянет на высшую меру наказания безо всяких сомнений у судьи или народных заседателей.