Олег Игнатьев - Мертвый угол

— Абвер согласился, и контора подписала, — обрадовал он главаря оставшихся бандитов. — Все будет о'кей!

«Естественно», — подумал Климов и похлопал «Медика» в знак одобрения. Его втягивали в интригу, в клубок зловещих интересов. Трупом больше, трупом меньше… лучше: больше. Когда убийц много, содружество невозможно. Каждый из них ни в грош не ставит собственную жизнь, не говоря уже о чьей-то. Затеявшие акцию это прекрасно знают. За ультиматумом следует смерть. Расплата или же возмездие. Одни молчат, другие убивают.

Идти с фонарем было легко, глаза не уставали. «Медик» постоянно говорил с Зиновием, докладывал о том, что «все нормально», шутил, смеялся, даже хохотал, описывал какую-то шалаву, которая «в постели — просто клад. Не баба — луна-парк с качелями» и «монпансье на вынос».

«Если что, буду стрелять», — всякий раз говорил себе Климов, как только «Медик» останавливался. Но тот, после минутной передышки, шагал дальше. Не верить ему было глупо: на идиота он не походил, самоубийцу не напоминал. Скорее, Климов действовал, как смертник. С того момента, как пошел «по следу» — узнал парней, напавших в поезде на старика: увидел их в кафе.

Думая о тех, кто замыслил чудовищный спектакль и провокацию теракта, Климов пришел к убеждению, что в их преступной решимости чувствовались сила и недюжинность характера. Такая одержимость — дело редкое, хотя захват заложников — древний закон войны. Но подобные злодейства раньше были редки, а теперь становились едва ли не системой. Да и вообще, если раньше убийство преследовалось по суду, то сегодня оно само стало законом. Убийство перестало быть проблемой. Мир сошел с ума. Безумие и смерть — непоправимы. Неистовство желаний — крест безумных, путь злодеев и самоубийц. Одни чувствуют, что обстоятельства изменяют направление их мыслей, а другие и в своих размышлениях противятся очевидному. Тому, что действует извне. Уничтожить самого себя — слишком мало для того, кто подготовил взрыв газгольдеров. Климову казалось, что суть террористического акта заключалась не в том, чтобы удовлетворить свою алчность и свои амбиции, стать притчей во языцех в коридорах власти, и совсем не в том, чтобы уничтожить самого себя, как это стало теперь ясно, а в том, чтобы столкнуть в могилу — разом — как можно большее число людей. «Но для чего? Какова цель?» — все время мучился вопросом Климов и не находил ответа. А если мозг и находил ответ, он был довольно краток: провокация. Климов знал, что террористы способны на многое, но единственное, что они не могут, это стать умнее самих себя, подняться над своими действиями, своей участью. Ослепленные сиюминутной вседозволенностью, скованные временной свободой убивать, они тем самым убивают свою волю к жизни, погружают разум в пустоту. Если ничто не связывает человека в этом мире, он проваливается в небытие. Все завершается смертью.

Задумавшись, Климов не сразу понял, что произошло: его качнуло, он ударился о стену и какая-то неведомая сила вздернула его за шиворот, встряхнула и перевернула. Его ноги стали разъезжаться, а фонарный свет разом исчез. Зловещий гул и непонятный грохот, усиленный запредельной тьмой, казалось, раскололи его череп надвое. Сознание померкло. Он оглох. Ослеп. И полетел в неведомую бездну.

«Ты был слишком строг с ними», — раздался чей-то голос, и Климов мучительно попытался вспомнить, кто бы это мог быть. — «Зато справедлив», — заметил кто-то голосом Петра, и в его тоне прозвучала похвала, если не гордость. Этот кто-то оказался недоверчивее и подозрительнее, нежели думал Климов. Этот кто-то постоянно щурил глаз, словно прицеливался. Его искаженное ненавистью лицо и мрачные звериные глаза выдавали одержимость и безумие маньяка. Он следил за каждой мыслью Климова и это угнетало. Заткнутый за пояс пистолет таил в себе опасность. Климова трепал нервный озноб, дыхание срывалось. Он не боялся, что его ударит током, но то, что взрыв будет серьезным, допускал. Тени от прожекторов, как на футбольном поле, крестом ложились на землю. Главное, чего хотелось избежать, это ненужной встречи с «Медиком». От постоянного вранья все превратились в идиотов. Человечество, как часовая стрелка, кружится по циферблату глупости. А дело в том, что все — наоборот. Чем меньше доза яда, тем скорее он подействует. Только любители старых вещей умеют жить прошлым. А кто живет прошлым, тот знает будущее. Это нельзя не чувствовать. Кулак Петра в ударе напоминал железный лом. Петр крушил охранников маньяка яростно, умело, беспощадно. Безудержно и жутко деловито. Выхваченные автоматы он просто разбивал о стены. Или наступал ногой на ствол и гнул его, как ветку. Климов уже выходил из комнаты, когда труп охранника медленно сполз по стене и улегся вдоль плинтуса. Улегся и подмигнул Климову. «Кто не видит снов, тот бредит наяву», — глухим голосом проговорил он в потолок и вновь прищурил водянистый глаз. Напольные часы в старинном деревянном корпусе размеренно отстукивали время, и перед глазами Климова снова возник «Медик». Он задумчиво теребил левую бровь и, ссутулившись, разглядывал носки своих туфель, не отрывая локоть правой руки от колена. Сидевший рядом с ним Зиновий поглаживал ствол пистолета с глушителем. «Мафию при свете не увидишь, — ласково сказал он Климову и тихо засмеялся. — Только в тени. — Его пальцы побродили по лицу Климова, ущипнули за нос и вцепились в дистанционный пульт взрывателя. — И то, когда ослепнешь». Уловив сбой в его хромой скороговорке, Климов отодвинулся подальше. Попытался сесть на корточки, но «Медик» грызнул спичку, сплюнул отщеп на пол, поковырял в зубах. Мясную вехотъ, приставшую к спичке, снял двумя пальцами и вытер их о подбородок Климова. Языком проверил — не осталось ли еще чего во рту — смачно сплюнул. Климов уклонился. «Ничего, — сказал он сам себе и успокоился. — Собор колокольней высок, а не ее забором». Климов не уверен был, что это сказал он, возможно, это сказал тот, кто был с ним рядом. Тот, у которого был жесткий взгляд и мягкие черты лица. Голова Зиновия дернулась, и он прогавкал: «Ты хто, сука?» — Около него тотчас закружились рожи бандитов, хари уголовников. Это были нелюди, способные на все. Отпетый сброд. В уши плеснулся дикий хохот, вой и лай собачьей своры. «Каюк менту! Спалился, зухер! Амба!» Климов отвернулся и увидел лицо Юли с чуть подрагивающими губами и беспомощно кричащим взором. Она смотрела на Климова глазами его жены, его Оксаны, тем нежным взором, который так легко принять за жалость. Смотрела и прижимала к себе сыновей. Прижимала и не могла переступить через труп Слакогуза. «Что мне теперь будет?» — молитвенно поднимая глаза на Климова, спрашивала она в страхе за детей. Он никогда не видел столько ужаса в одних глазах. Как будто ее душу вывернули наизнанку. «Ничего», — ответил чей-то голос, и Климову показалось, что он принадлежит ему. «Ты следишь за моими словами?» — спросила она пустоту, в которую проваливался Климов, и ему пришлось громко ответить «да». «А за временем?» — вопросительная интонация окрасилась сарказмом. «Да», — снова ответил Климов. «Так чего же ты медлишь?» — Ее покрасневшие от бессонницы глаза наполнились слезами, и Климов направил луч в лицо Зиновия. Направил. Ослепил и, выключив фонарь, ударил рукоятью пистолета ниже уха. Сразу же перед глазами появилась дверь, ведущая к газгольдерам. Наборные кнопки замка с расплывчатыми цифрами. Поди пойми, какую комбинацию надо набрать, чтобы проникнуть внутрь. «Или же выбраться наружу», — скованно пошевелил пальцами Климов и попытался пройти в дверь. Ему не удалось. Кто-то придавил его тяжелым камнем. Придавил и начал сыпать на лицо песок. «Что-то мертвяком воняет, — брезгливо произнес Зиновий и стукнул Климова по голове. — Псиной воняет». «Он же лягавый. У него натаска «по крови», — подъелдыкнул «Медик» и добавил. — Другим ему не стать». Климов постарался сдвинуть с груди камень и услышал стон Петра. «В одной яме два раза не прячутся, — сказал он Климову и повалился, на пол. — Когда не с чем бороться, мы летим в пропасть». Этого он мог и не говорить. Климов цеплялся, хватался за светлый край сознания и вновь срывался в пустоту, в провал небытия. Крутящаяся мгла в мозгу все время выбивала из-под ног точку опоры. А тут еще запавшие глаза, прямой с горбинкой нос, костистое надбровье… звериный взгляд маньяка.