Олег Игнатьев - Мертвый угол

— Тогда, едем.

Время от времени с деревьев срывался беспривязный ветер и запоздало пытался настичь мелькавшие в воздухе листья, размазывая по лобовому стеклу старенького «Москвича» невесть откуда долетавшие дождевые капли. Заросшая лесом и кособокими домами котловина городка ненастно заполнялась сумраком, и холодная сырость предзимья выстуживала беспросветный день.

Петр ушел в поликлинику и пока не выходил.

Климов стащил с себя плащ, швырнул на заднее сиденье: все не так в глаза будет бросаться, если его ищут. Чуть расслабил узел галстука, помял щеку рукой: зуб беспокоил. Аналгин уже не помогал. Надо зайти к зубнику. Может быть, даже сейчас. Как только Петр вернется, он отправится на экзекуцию. Заплатит, сколько это будет стоить, ведь не сумасшедшие же деньги, как-никак провинция и безработица к тому же, и вообще, не все же скурвились за годы перестройки.

В голове было угарно от зубной нудьги, виски ломило, и мысли перекатывались в голове, как пустое ведро в тракторной тележке, которая едва не зацепила «Москвич» своим заизвесткованным бортом. Тракторист, чем-то похожий на Дерюгина, но не Дерюгин, крутанувшись на седушке и выплюнув пожеванную папиросину, погрозил Климову двумя руками: я, мол, тебе в следующий раз… Тракторист привозил песок для поликлиники и ему трудно было развернуться на тесном пятачке пустынного двора. Теперь возле кучи желтого песка понуро стоял дворник. В голове его, похоже, было так же угарно, как и у Климова, но явно по другой причине. Он недвижно устремлял свой взор на кучу мокрого песка, не знал, что с ним делать.

То ли откидывать, чтоб не закрывал вход в поликлинику, то ли оставить все как есть.

Он стоял, опершись на совковую лопату, и приступы кашля сотрясали его тело. Наверное, выхлопная гарь проехавшего трактора забила ему горло.

Климов смотрел на лесистый распадок межгорья, на двухэтажку поликлиники, на песок, на дорогу, на дворника и не в лад со своими раздумьями о способе добычи нужной справки и необходимости зубоврачебной помощи бесстрастно сознавал, что мыслительный процесс дворника явно отставал от требований времени: сторонний наблюдатель вряд ли был способен угадать, что станется с песком в ближайшие хотя бы полчаса.

Отведя глаза от дворника, обремененного грузом нелегких сомнений, Климов скользнул взглядом по верхам берез и лип, медленно теряющим свою последнюю листву при налетавшем ветре, подышал зачем-то на лобовое стекло, — оно едва приметно запотело, и запрокинул голову на сцепленные под затылком пальцы. Ноги напряглись и медленной, истомной тягой отозвались мышцы плеч, когда он выгнулся назад.

«Совсем утратил гибкость», — укорил себя он и сделал Несколько наклонов в стороны, насколько позволяло место в «Москвиче». Со сцепленными руками гнуться было трудно, но он их все-таки не разомкнул. Помучился, размялся.

То, что он сегодня не застанет Слакогуза на работе, было ясно. А если и завтра он с ним разминется, как быть? Стремишься сделать все, как лучше, а выходит…

Климов никогда еще не чувствовал себя так неуютно, как сегодня. Хотя, конечно, все на свете относительно и думать так нельзя, да и постыдно: жалеющий себя извечно одинок. Люди мешают жить, но помогают выжить. Он давно пришел к этим нелегким выводам и разубеждать себя не собирался. Мало того, он к ним привык, к этим резонным выводам, и все же чувствовал себя паршиво. Выходит, каждый уязвим родимой бюрократией. И он не миновал хождения по кругу: дайте мне справку, что вам нужна справка… Два рубля одной бумажкой! Анекдот. Было девять, стало десять. Как ни кинь, кругом шестнадцать. И это с его характером, когда так хочется все разложить по полочкам, чтоб черным по белому, а не наоборот. Себя он, вроде, знал неплохо, рано понял, что педант и тугодум, а от этого, видать, и однолюб, но если уж пришел к какому-то решению или поставил себе цель, тут его с панталыку не собьешь, по крайней мере, трудно было это сделать. Он безотчетно чувствовал и помнил, что как бы не считал он сам условия и обстоятельства, в которых находился, на первый взгляд обидно- возмутительными, неприятными своим противоборством с его планами, как бы не старался делать все наперекор тем силам, что внезапно вмешивались в ход его намеченных по плану дел, — противодействия условий, обстоятельств и неясных сил всегда были ему на пользу: делали его сильнее, опытнее и уверенней в себе. И, может быть, нуждался бы он в них гораздо больше, когда бы знал, какие стороны души или характера они в нем разовьют. Ведь человек знает то, о чем успел узнать, чем его память и духовный опыт обладают, а знать необходимо то, чего не достает. Быть может, самое отрадное, насущное и дорогое таится в том, что кажется сейчас обузой, вздором, палкой в колесе.