Олег Игнатьев - Воздушный колодец

— Ага, — поскреб щетинистый кадык рыбак, наморщив лоб, — в субботу.

— А число, число какое? — подключился Климов. — Помните?

— Число? — переместив мотор с одного плеча на другое, старик задумался. — Сейчас. Мне свояк дал телеграмму: пятнадцатого буду. Аккурат, под выходной. Ну, точно! — ткнул он пальцем в Климова, — в субботу. В субботу я рыбачить и пошел. В ночь на выходной.

— А может, днем, с утра пораньше?

— Не-е… — старик осуждающе покрутил головой, — какая рыба днем? Одни силявки.

Он сплюнул, посмотрел на море и с видом страшно занятого человека пошагал к пирсу.

Стоило Климову еще раз глянуть на разбитый дельтаплан, как все стало на свои места.

Даже в счастье таится трагедия.

Вернувшись в управление, он позвонил Тимонину. Сказал, чтоб приезжал, затем поинтересовался у криминалистов, когда привезут кинопленку, и доложил начальству о результатах розыска. Отпечатки пальцев, снятые с личных вещей Храмцова, совпадали с дактилоскопическими оттисками на журнале «Плейбой», извлеченном Климовым из-под дивана. Эти же «пальчики» обнаружились и на фотографии Комарницкой, выпавшей из гнусного издания. Храмцов явно бывал у Костыгиных.

Дожидаясь Тимонина, Климов послонялся по кабинету, сел в кресло. Теперь ему было ясно, что в характере Комарницкой присутствовала немалая доля старозаветного ханжества. Для нее лучше было бы оставаться целомудренной до брака, до свадебных колец и поздравлений в загсе. Но вот встретился Храмцов, преуспевающий красавчик, обладатель всех джентльменских добродетелей, чуравшийся любых условностей, мало того, активно презиравший их, и стал ее кумиром. Но, как говорит Шрамко, держать женщину в своих объятиях, еще не значит обладать ее душой. Видимо, она узнала истинную сущность своего красавца, что и послужило поводом для ссоры. Чувство попранной гордыни возмутилось в ней, и она осуществила то, о чем писала в дневнике: лучше умереть, чем пасть в своих глазах. Самоубийца избавляется не от себя, а от того второго, которого ненавидит.

Зазвонивший телефон заставил Климова поднять трубку.

Празднично-срывающимся голосом участковый лейтенант сообщил ему, что час назад в свою квартиру вошла Костыгина Эльвира Павловна. Приехала из Кишинева, привезла два гарнитура. Узнав, что ее сын подозревался в убийстве, а племянник сгорел, разбившись на машине, она малость всплакнула и принялась распаковывать мебель. Вот такая мамочка.

Поблагодарив расторопного лейтенанта за хорошую новость, Климов облегченно вздохнул: чего греха таить, он уже побаивался, что ее нет в живых.

Когда пришел Тимонин, их по селекторной связи вызвал Шрамко, пригласил в кинозал. Надо было просмотреть последнюю ленту глухонемого.

Туда же привели и автора, прячущего взгляд.

Переводчика предупредили о неразглашении того, что он увидит. Заодно попросили говорить погромче.

Работник научно-технического отдела задернул на окнах шторы темного сукна, погасил свет и включил проектор.

На экране появился пляж, кусочек моря и толпа отдыхающих. Затем — вид освещенного вечерними огнями морского порта. На набережной демонстрировали свою внешность и наряды веселые пляжные люди. Курортная публика. Тут встречались и знаменитости, известные кинорежиссеры, артисты, писатели, танцовщицы из различных варьете, с похотливо разукрашенными лицами и устало-взвинченной походкой. Мишурный блеск, рассыпанный на скулах и висках, — последний крик моды! — не давал забыть о существовании расхожих вкусов, жалких радостей и откровенной дешевки. На их фоне дамы в бриллиантах выглядели королевами.

Кто-то празднично фланировал, кто-то вышел на работу. Как вон те, например, две красотки в неестественно коротких юбках, возле подрулившего к ним «Мерседеса».

Десятки фонарей излучали яркий неоновый свет.

Затем пошли кадры, снятые в пышно убранной спальне, где все было выдержано в помпезно-будуарном стиле, уже знакомом Климову, и только обилие фото-, видео- аппаратуры грубо диссонировало с представлением о временах Людовика XIV. Узнать спальню Храмцова не стоило труда. А вот и сам хозяин дома, крупным планом. Безмятежно спокойный взгляд, не допускающий и намека на переживание. Сама галантность но отношению к «дамам». Правда, дамы голые. Одна из них, грудастая брюнетка с японскими часами на руке и ярко-красными губами, грубо облизнулась и погладила живот.

— Что она лопочет? — поинтересовался Шрамко, и переводчик, считывая с губ, стал пояснять: