Буало-Нарсежак - В тесном кругу

— Ты говоришь глупости. Послушай. Возьми себя в руки. Во-первых, в этих местах больше нет такого заведения, как наше. Но даже если что-нибудь похожее найдется… Допустим, мы уедем… вернее, ты уедешь, потому что у меня просто не хватит духу трогаться с места…

Глория резко поднялась с кресла и полным растерянности взглядом посмотрела на сестру.

— Ты поедешь со мной! — воскликнула она. — Ты прекрасно знаешь, что я без тебя не могу.

— Ладно, — примирительно сказала Жюли. — Допустим, мы уезжаем из «Приюта отшельника». Кто этому будет радоваться больше всех? Кто станет потирать от счастья руки? Кто? Ясное дело, Джина. Джина, которая сможет отныне поливать тебя грязью, потому что ты уже не сможешь заткнуть ей пасть. Ну и что, что ради нее молодой человек покончил с собой? Это ей даже льстит. А что скажут про тебя, бедная моя Глория? Развод — раз. Второй муж, который кончает самоубийством после обвинения в гомосексуализме — два. Третий муж, высланный из страны за мошенничество, — три. Четвертый муж…

— Заткнись! — простонала Глория.

— Милая моя, это не я, это она все будет рассказывать. Она всех убедит, что ты просто не могла не уступить ей место. И защитить тебя здесь будет некому.

— То, что ты говоришь, это прошлое. А я никогда никому о нем не рассказывала.

— Да, но если она узнает, что тебя интересует ее прошлое, она обязательно начнет рыться в твоем. Стоит тебе начать наводить справки о ее юности, о ее детстве, как она немедленно займется тем же. В сущности, ее можно понять. Она имеет полное право ничего Не рассказывать о том, как прошли ее первые годы в Неаполе.

— Мне плевать на ее первые годы, — грубо прервала ее Глория. — Но я никогда не смирюсь с тем, что она воображает, будто родилась тогда же, когда и я.

— Это еще надо проверить, тогда же или… В конце концов, единственное, что может иметь значение, — это ваша карьера. И твоя ничуть не беднее той, что сделала она. Ты — образец цельного существования. Любая из твоих подруг мечтала бы быть такой же, как ты. Поэтому довольно тебе стонать. Для начала займись-ка своим здоровьем. Я куплю тебе что-нибудь стимулирующее. А ты снова слушай музыку, распахни двери и улыбайся. Будь такой, какой привыкла быть.

Глория погладила сестру по руке.

— Спасибо. Ты лапочка. Не знаю, что это на меня накатило. Вернее, слишком хорошо знаю. Мне внезапно пришло в голову, что награждать собираются не артистку, а столетнюю старуху. А если нас будет двое, то, возможно, Монтано тоже наградят. А уж этого я точно не переживу.

Жюли эта сторона вопроса раньше как-то не приходила в голову, но после короткого колебания она поспешно ответила:

— Я все разузнаю, но в любом случае тебя представили к награде первой. А ведь это всегда вопрос времени. Так что выбрось все это из головы и успокойся.

Ей ни в коем случае нельзя было показать свое замешательство, а потому она прошла к электропроигрывателю и перевернула пластинку.

— Немножко Моцарта, — сказала она. — Помнишь?

— Сколько раз я его играла, — ответила Глория.

И она молитвенно сложила руки. «Неужели она настолько постарела?» — про себя подумала Жюли.

— Подойди, — тихо позвала Глория. — Я подсчитала. Мне нужно продержаться ровно три месяца, до дня рождения. Потом можно умирать. Но сначала я должна получить орден. Согласна, это глупо, назови это как хочешь, но я не могу думать ни о чем другом. Как ты думаешь, могут дать орден Почетного легиона иностранке? Ведь она же итальянка. Я служила Франции, а она? Дай-ка мне альбом вырезок.

— Который?

— Шестой том.

Она почти наизусть помнила содержимое каждого из этих альбомов. Все газетные и журнальные вырезки хранились в строгом хронологическом порядке. Здесь были отчеты о концертах, статьи известных критиков, хвалебные рецензии, интервью, фотографии Глории, в окружении журналистов и зевак направляющейся к концертному залу, — одним словом, сорокалетняя история славы, запечатленная в заголовках на разных языках мира: «Wonder woman of French music», «An enchanted violin», «She dazzles New York audience»…

Шестой том был, собственно, последним. Глория раскрыла его у себя на коленях, а Жюли, приобняв сестру за плечи, склонилась и читала вместе с ней.

— Смотри, это Мадрид, — заметила она. — Я тоже там играла в 1923 году. Тот же зал и та же сцена. Только дирижировал Игорь Меркин.

А вот здесь, — продолжала Глория. — Бостон. Грандиозный успех. Такие отзывы даже мне редко приходилось читать. «А unique genius… Leaves Menuhin simply nowhere…» Да, ты права. Куда ей до меня!