Буало-Нарсежак - Шусс

Эвелина остановилась и пристально посмотрела на меня при свете уличного фонаря.

— Ты говоришь серьезно?.. Конечно нет, можешь мне поверить.

— Ты уверена?

— О! Абсолютно! Если бы письмо написал папа, оно было бы полно оскорблений, и к тому же он не смог бы скрыть этого от меня.

— Хорошо, это не он, это не ты. Тогда кто же? Те, кто ему платил? Но кто они?

— Я не знаю. И папа не знал тоже. В один прекрасный день ему позвонили по телефону и предложили денег. Деньги ему передавались через посредство адвоката, который занимался его разводом, мсье Бадера. Для того это профессиональный секрет.

— А его сообщник, Дош?

— Папа ему платил из рук в руки.

Я не спеша рассматривал лодки, фасады, подсвеченные отблесками моря и неба. Все вокруг было нежным и ласковым, как в серенаде. Я погладил руку Эвелины.

— Мне не надо было, — сказал я, — расспрашивать тебя обо всем этом. Ладно, жребий брошен. Деррьен выиграет, твоя мать осуществит мечту стать настоящим председателем совета директоров. А я, при первом же подходящем случае, расскажу ей все. Наверное, она уже сама догадалась. А ты, когда ты поняла, что я тебя люблю?

Эвелина потерлась щекой о мое плечо.

— Когда мы с тобой были последний раз на яхте. Раньше ты мне был просто близким человеком, и все.

— А теперь ты меня принимаешь таким, какой я есть, без проблем?

Она не ответила. А мне хотелось еще долго-долго тихим голосом, наклонившись к ней, разговаривать. Я уже не очень понимал, куда мы идем, блуждая в лабиринтах улочек, переходящих в набережные, проходов, ведущих к пешеходным мостикам. Лодки вокруг нас, казалось, выплывали прямо из домов.

— Ты теперь без гроша, — продолжал я. — Ты понимаешь, что те, кто платил твоему отцу, будут некоторое время держаться в тени.

— Я знаю, но надеюсь, мама мне поможет.

— Я, я тебе помогу, — сказал я порывисто.

— Нет, Жорж. Это будет не очень удобно. Поговорим о чем-нибудь другом.

И, как часто бывало, какая-то тягостная скованность заставила нас замолчать.

— Иди спать в дом, — сказала Эвелина. — Я переночую на яхте, что-то устала сегодня вечером.

Я не сомкнул глаз и всего себя измучил, пытаясь вообразить наше будущее. Но будет ли оно у нас? Разве это слово могло иметь смысл применительно к такой неуловимой девушке, как Эвелина? Пойти на обычную связь? Ни за что! Отныне мне нужно, чтобы она была рядом со мной не только каждый день, но весь день целиком. Я чувствовал, что самая недолгая разлука ранит меня. Если бы я дал себе волю, то тут же ринулся к яхте, схватил Эвелину в объятия и стал бы ее умолять не бросать меня, потому что я стар, у меня в запасе совсем немного дней, часов, что это я нищ и прошу у нее милостыни. Ночные мысли были нелепы, они мучили меня и, как вампиры, высасывали кровь.

Утром взошло солнце, и под его лучами суденышки засверкали, как новые игрушки. А Эвелина и я… короче, эта была новая вспышка счастья, Поль, об этом я тебе не расскажу ничего. Потом я, как обычно, позвонил Берте. Она чувствовала себя победительницей.

— Он выиграл, — закричала она. — Он спустился по трассе Мене и не упал. Лыжи вели себя великолепно. Я приглашаю прессу на послезавтра, прежде всего местную: «Дофине», «Провансаль», «Нисматен» и еще несколько. Потом я хочу организовать большую презентацию в Альп-д’Уэц. Жорж, на этот раз мы попали в яблочко!

А я, кивая головой в знак согласия, про себя говорил: «До чего же мне на все на это наплевать, бедная моя старушка!»

Поль сказал:

— Перепиши все начиная с «бедная моя старушка». Ты помнишь, Берта сказала тебе, что собирается организовать презентацию. Далее твои заметки стали совсем непонятны для читателя, у которого нет времени ломать голову, такого, как я. Выстраивай все по порядку, вместо того чтобы мешать в кучу. Последовательный рассказ о последних восьми или десяти днях — вот что я от тебя жду. Это не трудно, но поможет тебе успокоиться.

Хорошо, я начинаю снова. Эвелина, которую я ввел в курс дела, была даже довольна.

— Если дело пойдет, — сказала она, — мамаша получит хороший куш, а она, как считал папа, в этом очень нуждается. Он в делах был нуль, но за ним стояли люди, думавшие за него.

А я потирал руки. Это счастье, что Берта будет целиком захвачена своими заботами и амбициями. Когда я ей объявлю, что Эвелина и я… Она нас прогонит, как в дурной мелодраме. И мы станем свободны. Ее положение наконец прояснится, и все устроится. Вот тогда-то все и полетело в тартарары. Прошло два дня, как вдруг мадам Гиярдо позвала меня: