Борис Рудаков - Камера смертника

Как блестят ее глаза! Я тихо подошел сзади и, прежде чем остальные девушки вопросительно уставились на меня, взял Ирину за локоток. От неожиданности она чуть не расплескала шампанское, а потом, когда увидела, что это я, то с ней произошла удивительная метаморфоза. Сначала удивление, потом радость, потом немой вопрос и тень недавних переживаний. И тут же опять надежда на меня, на то, что теперь все уже окончательно позади. И все это вызвано мной, моим поступком. Было очень здорово видеть результаты своих дел. Гадина мертва, а другой человек счастлив. Живет теперь полной жизнью, творит, наверное, на своих холстах, и ничто ей не мешает…

– Здравствуйте, Ирина, – улыбнулся я, очарованный всплеском ее эмоций. – Так вот вы, оказывается, в каких кругах вращаетесь? Вы позволите, девушки, украсть на некоторое время вашу подругу?

Девушки не возражали, а только переглянулись с завистью, что у Ирины такие знакомые.

Я увел ее к себе в кабинет. Мы пили кофе и болтали. Сначала Ирина была напряжена; чувствовалось, что ей страшновато, что ей неудобно задавать этот вопрос. Я это понял и поспешил ее успокоить. Все улажено, больше ее никто никакими претензиями не потревожит, она может забыть о происшествии как о страшном сне. Это очень приятно видеть, как встревоженная девушка с облегчением вздыхает, как тревога пропадает с ее лица, как на смену ей приходит безграничная благодарность. Я был счастлив.

Потом разговор перекинулся на мою гостью. Она действительно оказалась художником. Работала в одном рекламном агентстве художником-дизайнером и все свободное время посвящала живописи. Они с подругами вместе снимали помещение, где и оборудовали себе студию. Родители? Они далеко, в деревне. Она девочкой поступила после школы сюда в художественное училище, окончила… Так и осталась здесь. Снимает с подругами квартиру, работает. Машина? Нет, не заработала, конечно! Родители настояли. Там, в деревне, бабушка умерла. Жила она в отдельном доме. Чего же с ним делать? Вот и продали. А по осени кое-какую живность забили. Вот отец у знакомого старенькую «восьмерку» и сторговал. Из хороших рук машина, и в деревню теперь можно ездить к родителям самостоятельно, не зависеть от автобусов. Жалко… теперь вот чинить надо. Бампер гремит, на соплях держится.

– Мне очень хочется посмотреть ваши работы, – сменил я тему с тягостной на более приятную. – Мне кажется, что вы любите рисовать природу, солнечные пейзажи.

– Люблю, – с загоревшимися глазами проговорила Ирина. – Только все по настроению. Ведь истинное очарование бывает не только в солнце, но и в дожде. Это надо увидеть, почувствовать и передать настроение красками. А еще я очень люблю рисовать старый город, его историческую часть. Смотришь иногда, а рука сама стремится внести что-нибудь из тех времен. Дам в пышных платьях с зонтиками, пролетки с откинутым верхом…

Как-то неожиданно получилось, что Ирина сама изъявила желание показать мне свои картины и мастерскую. У меня и в мыслях не было, что ей импонировало внимание человека, который распоряжался выставочным салоном. Я искренне полагал, что приятен ей как духовно близкий человек.

Мы приехали к старому двухэтажному деревянному дому с каменным фасадом. Ира открыла кодовый замок и повела меня по скрипучей деревянной лестнице на второй этаж. Я ожидал увидеть ободранные двери со следами клеенки, утеплителя, помойные ведра и что-то в этом роде. Не знаю, откуда взялись такие ассоциации. Наверное, виною мой природный пессимизм, опасение во всем видеть и предполагать худшее.

Однако и лестница, и площадки перед квартирами оказались чистенькими, никакого запаха кошек и мышей. И дверь, к которой подошла Ира, оказалась приличной, вполне современной железной. А за ней квартирка, состоящая из трех комнаток и кухоньки. Наверное, в каждой и была отдельная студия, оборудованная и обставленная так, как хотелось мастеру.

Первая же комната оказалась владением Ирины. Абсолютно пустая, если не считать застеленного пледом старинного дивана с высокой спинкой и полкой на ней. В центре – станок, небольшой стеллаж у окна с красками, кистями, ветошью, еще с чем-то. А вдоль стен – рамы, заготовки, эскизы.

И Ирина принялась возбужденно демонстрировать мне свои творения. Это не интересно, это не получилось, это не закончено, а вот это… Вот! Смотрите! И я смотрел. Нельзя сказать, что я был чем-то поражен или восхищен. Ничего меня особенно не потрясло. Или я уже не тот, что был раньше, зачерствел… Или я в самом деле ничего в живописи не понимал… Но больше всего мне нравилось смотреть на Ирину, как блестят ее глаза, с каким жаром она рассказывает, демонстрирует, как она смотрит на собственные картины, особенно на те, которые, по ее мнению, особенно удались.