Борис Рудаков - Камера смертника

Понимал ли я, что собираюсь снова совершить уголовное преступление? Скорее всего, это можно было считать пониманием того, что я беру на себя слишком много. Закон их наказать не сможет, в том числе и этого мордатого капитана. Он просто не доберется до него. И все потому, что такие, как этот капитан, возятся в своей среде, как черви в гнойной ране. А эта среда недосягаема для закона. Он туда никогда не суется, люди там сами разбираются со своими проблемами.

Есть у тебя блат, влиятельные знакомые – значит, ты сверху. Нет – тогда сверху вот эти гнусные личности, которые творят с тобой все, что хотят и как хотят. А для этой среды все средства хороши. Принято тут разбираться самим – вот и разберемся. Я просто считал, что все должно быть соизмеримо. Мера зла, которую приносят другим эти гады, и мера зла противодействия. На мой взгляд, все с лихвой окупалось. А уж тем более если противодействием буду я – человек, который выбрался из могилы, который вернулся с того света. Ведь для чего-то я выжил? Или не так: я мертв, я пострадал от них, они меня убили. И это моя рука, которая протянулась за ними с того света. Так как же можно применять к моим действиям понятия человеческого общества, как меня вообще можно осуждать?

Он, естественно, сидел не на той лавочке, под ярким фонарем, освещавшим площадку перед подъездом. Он курил в темноте на детской площадке. Это было гнусно вдвойне. Во-первых, он, как гадюка, притаился в темноте. Почему? Бояться ему нечего, потому что никакого вымогательства ему не пришьешь, если и захочешь. Ирина ведь добровольно согласилась возместить ему ущерб, нанесенный его машине. И в материалах ГАИ фигурировала ее вина и ее согласие с нею. Значит, решил я, это просто у него натура такая подленькая, и она заставляет его сидеть, таиться в темноте. Да еще в таком месте, которое по определению не должно вызывать чувства опасности. Это же детская площадка, а сидит он на лавочке, где сидят мамашки, выгуливающие своих чад.

Ох, как я его ненавидел! Все, как кадры фильма, специально нарезанные по моему заказу, прошло перед глазами. Наглая попытка проскочить между машинами и никакой боязни последствий. Как он зацепил машину совершенно ничего не подозревавшей, ни в чем не повинной девушки. Как он цинично вел себя по отношению к ней. Офицер милиции, человек, который не только по долгу службы, но и, казалось бы, по убеждениям должен был бы защищать и стоять на страже. И ведь девушка же! Молоденькая, неопытная, перепуганная… А как он перед ней кобенился, как нагло кривилась ухмылка на его лице!.. Мразь паскудная. Он и в милицию пошел только для этого, чтобы отнимать деньги, унижать, вымогать, брать взятки, быть выше всех.

Я был очень решительно настроен и очень спокоен. Человек всегда спокоен, когда уверен в своей правоте. Ясно, что нас никто не видит, потому что с верхних этажей площадка прячется за кронами деревьев, а с улицы… что там увидишь с улицы? Какие-то фигуры, тени… И найдут его только дворники утром. Последняя мысль меня просто возбудила. «Найдут утром»! То есть все будет кончено, он больше никогда и никому не принесет горя, беды. Начиная с завтрашнего утра его просто не будет…

Мне оставалось только как-то приблизиться к нему, чтобы нанести неожиданный удар. Потом и эта проблема решилась. Капитан не сидел спокойно, он курил, все время ерзал ногами по опавшей листве, громко сплевывал сквозь зубы. Наверное, он упивался своей значимостью, любовался собой. Только чем там было любоваться, когда все замашки и манеры у него приблатненные, чуть ли не бандитские? И тут перед моими глазами встали лица тех, кто присутствовал там, в лесу, когда меня убивали. И я ударил.

Наверное, мордатый все же почувствовал, что к нему незаметно подошли со спины. Но он успел только чуть повернуть голову в мою сторону. Он мне даже помог, потому что удар пришелся в височную область. Из тех же самых детективов я знал, что кости черепа в этом месте тонкие и проломить их пара пустяков.

Как они хрустнули, я не услышал, а почувствовал. Наверное, я убил его сразу, с одного удара. Мне так подумалось, потому что мордатый мотнул от удара головой, некоторое время еще сохраняя вертикальное положение, а потом повалился боком на лавку. Дело было сделано… наверное. Я его убил, уничтожил! Бывают такие минуты у каждого человека, когда он не может членораздельно выразить свои мысли, потому что его захлестывают чувства. У меня было то же самое; только я не сказать – подумать ничего членораздельного не мог. Чувства восторга, удовлетворения, радости за девушку Ирину настолько разбушевались внутри, настолько тесно переплелись с чувством ненависти, что в голове не было ни единой мыслишки. И наверное, это состояние меня и подтолкнуло ко второму шагу.