Борис Рудаков - Камера смертника

Меня заставляет вздрогнуть очередная команда: «Закончили уборку, приготовились к завтраку». На откинутые решетки окошек в дверях камер со стуком ставятся металлические тарелки и кружки. Инспекторы проходят вдоль камер, из-за дверей – разноголосый гул приветствия. Заключенные обязаны поздороваться. Дежурные по камерам докладывают о наличии заключенных в камерах, представляются. В тарелки накладывается каша, наливается чай в кружки, и на какое-то время воцаряется тишина, нарушаемая только стуком ложек о тарелки.

Я стою посреди коридора, и меня просят посторониться. Я отхожу к стене между дверями камер, прижимаюсь к ней спиной и затылком. Да-а! Не этого я ждал, не это думал увидеть. А что? Я ждал увидеть людей, которые отбывают пожизненное заключение, и понял, что это какое-то абстрактное выражение, которое абсолютно ничего не объясняет, не описывает, не дает никакого представление о действительном. Это как выразить свое впечатление о картине, которую ты видел на выставке, словами, что она написана маслом. Козе понятно, что не салом!

Тут я увидел не людей. Черные тени – как привидения, черные копошащиеся зловещие фигуры, страшное нервное напряжение и тоскливую злобу, которая вот-вот прорвется душераздирающим воем. А ведь я еще не глядел им в глаза.

Этого я хотел по профессии и боялся чисто по-человечески. Посмотреть им в глаза! В глаза убийцам, маньякам, насильникам, чьи злодеяния коробили общественное мнение, вызывали ужас в груди людей. Наказанием которым была однозначная изоляция от общества навечно. Навечно! Вот что ощущалось в атмосфере этих коридоров. И ведь не годы заключения их ждут, а десятилетия! Какое, оказывается, страшное это слово – «десятилетия»… Навеки.

Из задумчивого оцепенения меня вывели странные звуки. Слишком много шума, шагов, голосов. А, пришла новая смена. Доклады дежурных. Я с удивлением смотрю, что в коридоре стало очень много фигур в камуфляже, потом понимаю, что начинается проверка камер. Сергей вчера мне называл это «технической проверкой». Предупреждающая команда, и заключенные в камере отходят к дальней стене. Отпирается дверь, подается команда, и заключенные, которых называют инспекторы, по одному выходят в коридор и принимают специфическую унизительную позу у стены.

Знаменитая в этом мире поза «ку». Широко расставленные ноги, широко разведенные в стороны руки, запрокинутая голова, широко открытый рот. Проверка камер, проверка заключенных – все происходит одновременно. Ощупывание, заглядывание в рот. Я заметил, что инспекторы ведут себя как машины, и все одинаково. При осмотре камер кто-то обязательно находится внутри лицом к двери и почти в проеме. При обыске заключенных кто-то обязательно стоит чуть в стороне и лицом к ним – страхует своего товарища на случай нападения или иных нештатных ситуаций.

И никто не разговаривает с подопечными, никто не смотрит им в лица. Скорее смотрят сквозь них, так будет точнее. Вот заключенные, как я заметил, наоборот, стараются поймать глазами взгляд инспекторов. Напряженно, как-то просительно, с заискивающей недоброжелательностью. Может, мне это кажется. Насчет взглядов надо будет спросить, а вот напряжение ощущается дикое.

Я смотрю на инспекторов, на их действия, на выражения лиц. Движения быстрые, отработанные, но поразило меня другое. Все движения какие-то… незаконченные, что ли, с запасом. Похоже, что это постоянная готовность к нештатной ситуации. Мне пришла в голову дикая мысль. А что, если сейчас издать какой-нибудь громкий резкий звук? Грохнуть тарелкой о железную дверь или заорать… Идиотская мысль, но охранники наверняка среагируют мгновенно. Мгновенно и правильно.

Меня подмывает подойти ближе к тому месту, где возле очередной камеры происходит проверка. Я даже шевельнулся, хотя мне строго-настрого запрещено подходить к заключенным. И тут я улавливаю ответное синхронное движение двух инспекторов неподалеку. Опаньки! Оказывается, ко мне тут тоже запрещено поворачиваться спиной. Эти двое ребят успевали контролировать ситуацию и в коридоре, и контролировать меня. Ясно! Кто его знает, этого приезжего журналиста, что у него там на уме. И кто их знает, какие распоряжения у них относительно меня самого. Нет уж, будем выполнять рекомендованное и не будем делать резких движений.

– Вопросы? – звучит периодически голос инспектора.

Голос одного из заключенных, наверное, дежурного по камере, отвечает об исправном состоянии оборудования камеры. Все, что я слышу, в смысле переговоров, звучит как два машинных голоса. Ни посторонних интонаций, ни эмоций. Сухо, казенно, ни одного лишнего слова. А ведь это, наверное, мучительно – сознавать, что с тобой изо дня в день на протяжении многих и многих лет разговаривают не только равнодушно. Даже так, как будто тебя нет, как будто инспектор разговаривает со стенкой. Наверное, это похуже, чем крики, угрозы, ругань, побои. Там хоть какие-то эмоции, а тут действительно ничего человеческого. Нет тебя, ты не человек. От этого можно сойти с ума. Или копить и копить злобу, которая нет-нет да и вырвется наружу во всплеске девиации. Или суицида.