Андрей Мягков - Скрипка Страдивари, или Возвращение Сивого Мерина

На какое-то время в комнате повисла кладбищенская тишина.

Первым очнулся Яшин.

— Как это понимать?

— Руки, наверное, пошел помыть, — явно рассчитывая на похвалу, попытался сострить Иван Каждый.

Три обращенные в его сторону взгляда в криминальных романах часто называют испепеляющими.

Больше до возвращения хозяина кабинета никто не проронил ни слова.

… — Все соседи в доме на Красной Пресне, все студенты курса, особо подчеркиваю слово «все», все педагоги, все его увлечения, занятия, кроме учебы, круг знакомых, помимо института, материальное положение семьи и так далее, включая вашу собственную инициативу, если таковая проявится — в среду в восемь ноль-ноль, — все это полковник произнес неторопливым, спокойным голосом и повернулся к Ивану Каждому: — Слушаю вас, Иван Иванович.

Этот сотрудник в отделе Скоробогатого появился относительно недавно, до этого ему доверяли лишь охрану помещений МУРа, он тяготился таким своим положением, рвался в «бой» и теперь в благодарность за доверие при любой возможности «рыл носом землю». Поэтому, когда очередь полковничьих вопросов дошла до него, он вскочил и бодро отчеканил:

— Ни в одной из комисок указанные в описи пропавшие предметы не появлялись, товарищ полковник!

— Да вы садитесь, садитесь, — нахмурился Скоробогатов, и когда показушный порыв подчиненного поугас, спросил доверительно, — «комисок» — это что за зверь?

— Комисок? — Иван снисходительно улыбнулся. — Это эти… комиссионные магазины.

— Ну так и говорите — магазины, а то ведь у слова «комиссия» несколько значений: это еще и хлопотное дело, и поручение… Вот я часто обращаюсь к вам с комиссией, а вы нередко только ушами хлопаете. В каких комиссионных магазинах вы побывали?

— Ну в этих, в ювелирных…

— А еще?

— В никаких, товарищ полковник!

— Зря, товарищ лейтенант. А ведь пропали и шубы, и компьютеры, и электроника… Вы все это в ювелирных комиссионных магазинах собираетесь обнаружить? В среду в восемь и очень подробно. Слушаю вас, Всеволод Игоревич.

Мерин ненавидел себя за столь неудачное расположение кровеносных сосудов, старался бороться с этим недугом, но природа всегда выходила победительницей: при малейшем волнении лицо его покрывала красная пелена и попробуй после этого кому-то доказать, что ты не верблюд. Краснеешь — значит рыло в пуху, неправ и будь любезен повиниться. Вот и сейчас он почувствовал, как кто-то из ведра поливает его голову краской.

— Я разбираюсь с семейством Твеленевых, их очень много…

— С женой Заботкина говорили?

— Аркадия Семеновича? Нет еще, но…

— Не надо никаких «но». В среду в восемь. Все свободны. — Скоробогатов повернулся к заскрипевшему донесением телетайпу.

Все поднялись, молча направились к выходу, и тут Мерин повел себя так, что даже видавший виды Трусс ошарашенно вскинул на него глаза: он подошел к столу начальника и громким от отчаяния голосом сказал:

— Юрий Николаевич, прежде чем встречаться с Надеждой Антоновной, мне нужно заключение графологов.

— Что вам нужно? — не сразу сообразил полковник.

— Заключение графологов. — Он достал из кармана и положил перед ним перевязанный черной лентой конверт. Скоробогатов долго вчитывался в текст, спросил недовольно.

— Где вы это взяли?

— В комнате Заботкиной.

— Кто это писал?

— Думаю, что Ксения Никитична. Это жена композитора и мать Марата Твеленева и Надежды Заботкиной. Она покончила с собой шестнадцать лет назад, в 1992 году, когда родилась внучка Антонина. Мне там нужно одно слово понять, вот в самом конце, — он ткнул пальцем в бумагу, — «Марат все „СКАЕЛ“».

— А все остальные не надо.

— Не обязательно.

Скоробогатов нажал кнопку селектора.

— Валентина Сидоровна, соедините меня, пожалуйста, с Гараниным. Михаил Исаевич, Скоробогатов беспокоит. Да-а? Ну значит богатым буду. Миш, выручай: к тебе сейчас зайдет мой оперативник, Мерин Всеволод, слезно прошу — помоги ему, очень срочное дело. Да я не сомневаюсь, что сможешь. Спасибо, дорогой, остаюсь должником. Привет Наталье. — Он положил трубку, вернул конверт Мерину. — Хороший мужик, поможет. Когда расшифрует — зайди ко мне. Давай.

Он кивком указал на дверь и зачем-то неумело подмигнул Мерину.

Этого было достаточно, чтобы тому в очередной раз окунуть свою физиономию в ведро с краской.

Тошка встретила Мерина как старого знакомого: расцеловала, повисла на шее и долго не отлеплялась. Сева неумело держал ее на руках, она что-то выкрикивала ему в ухо, но что именно, разобрать не представлялось возможным, ибо не каждый день ему кидались в объятия хорошенькие, на радость окружающим не без успеха заканчивающие свое физиологическое развитие шестнадцатилетние девушки. Он и краснел — чего ему именно в этот момент больше всего не хотелось — и бледнел и под конец чуть не выронил содержимое рук своих на песчаную дорожку, чем вызвал нешуточный всплеск восторга Антонины Заботкиной.