Андрей Мягков - Скрипка Страдивари, или Возвращение Сивого Мерина

— Какому начальнику? Когда? — искренне удивился Ваня.

— Как это «какому»? Мерину Всеволоду Игоревичу. Несколько дней назад.

— Какой глаз?

— Правый. Ты ведь у нас левша. Левша?

— Ну?

— Вот те и «ну». Ты повел себя, как «оборотень без погон»: воспользовался случаем и исподтишка за что-то отомстил товарищу. Что молчишь?

— Он мне велел… — пробурчал перепуганный Иван.

— Правильно — «велел», приказал то есть. Он тебе приказал избить ни в чем неповинного человека (чем не приказ мелкого оборотня?), а ты повел себя как оборотень покрупнее: мало того, что незаконный приказ выполнил, так еще и какие-то давние счеты свел. Как же ты не оборотень?

— Ну а ты? — Это подал голос Ярослав, больно задетый тем, что про него «и говорить не о чем».

— А я, Яша, оборотень в квадрате, в кубе, если угодно: шага не сделаю, чтобы не обернуться каким-нибудь подонком. Но в отличие от многих я отдаю себе в этом отчет. Я давно, давно понял и на носу у себя зарубил — где, с кем и в какое время живу и как тут можно выжить: верить можно только себе, ненаглядному, и то лишь в тех редких случаях, когда трезвый, и поступать исключительно по своему усмотрению. Так что, ребятки мои, немножко в штанишки наложившие, предупреждаю вас заранее: что бы мне и кто бы, будь то Скорый, Нескорый, Мерин, Недомерин, Перемерин — любой х-й в ступе — что бы мне ни приказывал, я залезу на самую высокую колокольню и оттуда на все их приказы буду долго чихать, до тех пор буду, пока хоть один убийца по Земле ходит — очень уж я их не перевариваю. То есть всю оставшуюся жизнь буду чихать и свое дело делать. Очень уж я их не перевариваю. — Повторил он себя слово в слово. — Совпадает это с чьим мнением — дай бог. Нет — не обессудьте: всех убийц за яйца перевешаю, особенно кто в собак стреляет, и никакие приказы тут мне не приказ.

Анатолий Борисович поднялся, в полной тишине проделал несколько гимнастических упражнений, выглянул в коридор.

— Ну что приуныли, угрозки? Вопросы ко мне будут? Нет? Неужели такое единомыслие? Приятно, не скрою. В таком случае, мне пора пообщаться со старшим Заботкиным, Аркадием Семеновичем, он сегодня из Парижа прибывает, к нему много вопросов накопилось. Яшка, вижу, тоже рвется в дело — ему есть еще кого в университете поопрашивать, там, говорят, с длинноногими моделями недостатка нет, так что пока на убийцу Каликина выйдет, можно и полезное с приятным попробовать соединить. Ване нашему я бы посоветовал надыбить четыре фотографии: Антона Твеленева, Герарда, Федора Колчева — сына писателя Аммоса Федоровича и того же Каликина Игоря Николаевича. Сдается мне — кого-то из этой великолепной четверки приемщик комиссионного магазина должен признать, есть у меня такая пресловутая Севкина интуиция, к которой я в последнее время проникся чувством глубокого удовлетворения. Ну а руководителю нашему Всеволоду Игоревичу что-либо советовать язык не поворачивается, скажу только: и без этой паскуды тыновской скрипочку заморскую ты уже, считай, откопал, теперь важно только в дальний вояж ее не отпустить. Так что все к лучшему, друга мои, или, как выражается один мой знакомый, в далеком детстве транзитом побывавший в англоязычной стране, все о’кей. — Он уложил в папку разбросанные по столу бумаги, подняв согнутую в локте руку обратился к Мерину:

— Всеволод Игоревич, мы закончили? Можно идти? Я писать хочу.

— Почему вы думаете, что я ее уже откопал? По-моему, еще ой-ой-ой сколько копать, — подойдя к нему, тихо и очень серьезно сказал Всеволод.

— Хороший вопрос, достойный адекватного ответа: почему? По кочану. — Он вышел в коридор, но тут же вернулся, взял Мерина за лацкан пиджака, легонько приблизил к себе: — Ты молодец, Севка, благодарю, радуешь старика, выходит, не зря я тут перед вами лясы точил. — И уже от самой двери бросил: — Вы, мальчики, особо долго-то тут не засиживайтесь: джинн из бутылки выпущен, он подранок озверелый — тихо сидеть не будет — все свои старые цековские связи из нафталина вытащит, а это будет посильнее любых фаустов с гётами. Так что чайку попьете, о бабах посудачите — и за дело. Ну, до встречи в российском наградном комитете.

Анатолий Борисович помахал сотрудникам ладошкой и постепенно затихая каблучным стуком зашагал по бесконечному муровскому коридору.

Тошка Заботкина в первый раз в жизни без уважительной причины пропустила школьные занятия. Ей было страшно.

Класса до четвертого ни о каких прогулах не могло быть и речи, потому что все вокруг происходящее ее интересовало: и как подружки по разному одеваются — кто в мини (форму к тому времени уже отменили), а кто в юбках до пола; как сплетничают про мальчишек-одноклассников (все, как под копирку — маленькие, плюгавенькие, сопливые) и как единодушно не признают их авторитетов; как возникают нешуточные стычки с выскочками и в какой атмосфере строжайшей конспирации происходят обязательные в подобных случаях, порой жестокие «обломы» ябедницам и в особенности ябедникам…