Андрей Островский - Напряжение

Ничего путного не придумав, он пошел на совещание: вся скрытая работа по расследованию квартирных краж, в том числе на Десантной и Солнечной, была закончена. Теперь преступникам пришло время расплачиваться. Беклемишевской группе нужно было обсудить детальный план предстоящей операции.

Ранним сырым утром Вася остановил свой синий «газик» у ворот старого пятиэтажного дома на Большом проспекте Петроградской стороны. Из кабины вылез Олег и шагнул навстречу дворничихе, мерно шаркавшей метлой по тротуару. Он что-то сказал ей вполголоса; она поставила метлу к трубе, вытерла руки о белый передник и пошла к парадной.

— Вы его подольше держите, паразита, осточертел всем, сладу с ним нет, — говорила она, бодро поднимаясь по ступенькам просторной гулкой лестницы. — И бабу свою лупит почем зря, и старуху мать бьет, и соседи плачут… А ему хоть трава не расти. Как нажрется, так весь дом от него стонет. Пьяница несчастный…

У двери с номером четырнадцать на белой эмалированной бляшке Олег позвонил. Открыла женщина с заспанным лицом и синевой под глазами.

— За Дементием пришли, — сказала дворничиха, не скрывая радости, и повела Олега по темному, пахнущему кухней коридору. — Вот сюда.

— Говорков? — спросил, входя в комнату, Олег парня в черных неглаженых брюках и нижней трикотажной рубашке. — Очень хорошо, собирайся.

Говорков не был ошеломлен приходом оперативника, но и подготовлен тоже не был.

— Куда собираться?

— Ну, куда, куда, будто не знаешь…

— А вот и не знаю, — заулыбался Говорков, показывая крупные желтые зубы. — Когда человек ни в чем не виноват, ему некуда собираться.

Олег протянул бумагу, подождал, пока тот прочтет.

— Понял, к чему дело клонится? — весело сказала дворничиха.

— Ты, тетя Нюра, не суйся, без тебя разберемся, — сквозь зевоту проговорил Говорков и потянулся. — Ну, чего встала? — повернулся он к женщине, той, которая открывала дверь, — Глухая, что ли? Пожрать-то чего-нибудь принеси.

Олег прошелся по комнате. Она была большая, светлая и, должно быть, сухая. В углу у окна на полированной тумбе стоял телевизор. Высокая, с тремя пышными подушками, одна на другой, кровать была закрыта вышитым покрывалом ручной работы. Олег открыл створку в стареньком шифоньере, просмотрел лежавшее на полках белье; в жестяной коробке из-под конфет, положенной тут же, он увидел среди анодированных брошек, сережек, стеклянных бус несколько золотых вещей. Одно кольцо, тонкое, с камешком, в который как будто напустили дым, показалось ему знакомым. Олег положил его на середину стола. И все остальное, заинтересовавшее его, он складывал туда же.

Говорков ел с аппетитом, ни на кого не глядя. У кафельной печи тихо стояла незаметно вошедшая в комнату старушонка. Она была маленькая, сморщенная. Белая, треугольником, косынка прикрывала ее жидкие волосы. Олег понял, что это мать. По-видимому, она была не так стара, как казалось, и Олег подумал, что, дав жизнь такому сыну и не сумев его воспитать, женщина, в сущности, обрекает себя на раннюю старость.

Когда Олег оказался возле старухи, она приниженно, робко тронула его за рукав и сказала тонким, дрожащим голосом:

— Сынок, ты уж скажи, что он там опять натворил… Ирод проклятый, — и прижала кончик косынки к покрасневшим, но сухим глазам.

— Потом всё узнаете… Будет следствие, суд, вас вызовут.

Олег тщательно осмотрел комнату, однако чужих вещей оказалось меньше, чем он предполагал.

— Хаза-то где еще, а? — спросил он у Говоркова. — Куда остальное добро попрятал? Или продал?

Тот даже не шелохнулся.

— Ну, поехали…

Беклемишев уже привез Ракова и оставил его в камере. Говоркова поместили в другую, самую дальнюю, переселив из нее арестантов-«указников», пребывавших в милиции несколько дней за хулиганство. Гуляшкин уехал в Тосно, где жил Иконников, шофер, помогавший вывозить краденое, и должен был вернуться не скоро.

Как только появился Олег, без промедления начали допрашивать арестованных. Олег, Золина, Беклемишев сидели в разных комнатах, спрашивали и переспрашивали, добиваясь ясных ответов, писали протоколы и вновь задавали вопросы. Потом наскоро, встречались друг с другом, сверяли показания, разбирались в их лживой путанице и устраивали очные ставки.

Приходили свидетели; потерпевшие разглядывали, точно в музее, платья, пальто, платки, столовые ложки, аккордеон, туфли, часы, браслеты и еще всякую всячину, разложенную на столах, находили свое и удивлялись: они считали вещи навсегда потерянными.