Андрей Островский - Напряжение

Марина Гречанова — Илье Павловичу Шушманову

Ленинград, 2 ноября 1932 года

Здравствуй, дорогой дядя! Вот и не стало моей мамы. А твоей сестры. Она умерла 29 октября вечером, без десяти десять. Я не посылала тебе телеграммы, — все равно ты не успел бы приехать на похороны.

Мамочка ужасно плохо себя чувствовала последние дни, совсем не вставала. Она хотела написать тебе письмо, но не написала. Чтобы тебя не беспокоить. Мама часто тебя вспоминала. Даже разговаривала с тобой, когда бредила ночью. Только я ничего не поняла, а то бы написала. А один раз она сказала очень понятно, чтобы ты не сердился на нее, — она никогда не хотела делать тебе ничего плохого. А разве она что-нибудь сделала? Я этому не верю. Мамочка была самая хорошая и добрая. Даже тетя Феня, которая со всеми ругается на кухне, и то никогда ни одного плохого слова не сказала о ней.

Похоронили мою маму на Красненьком кладбище вчера. Если захочешь, напишу точно где. Провожал ее весь завод. Многие плакали. Рабочие венок большой несли.

Дядя Илья! Незадолго перед смертью мама мне сказала: «Ты дядю не беспокой, он больше всего боится, что мы ему на шею сядем». Так ты не бойся, я у тебя ничего не прошу. Деньги у меня есть — мама оставила 88 рублей и с завода принесли 200 рублей. Полина Никифоровна говорит, что скоро я получу пенсию. Карточку мне дали на этот месяц иждивенческую, и заборная книжка есть, мамина еще осталась. Так что за меня не беспокойся. В случае чего работать пойду, — ведь мне уже скоро 14 лет.

Поцелуй за маму и за меня тетю Машу и Колю.

Твоя племянница Марина.

Марина Гречанова — Зое Бакеевой

Ленинград, 5 ноября 1932 года

Дорогая моя Зоенька! Целый месяц я тебе не писала. Не до писем было. Ты поймешь почему, когда узнаешь, что у нас произошло. А произошло ужасное: умерла моя мама. Я до сих пор не могу прийти в себя. Мне все кажется, что я сплю и вижу тяжелый сон. Но это не сон — нет моей дорогой мамочки, нет и никогда не будет, никогда!

Особенно страшно по вечерам. В комнате тихо-тихо. Только часы тикают. Я сижу на диване и ничего не могу делать. Сижу и думаю. Мне все кажется, что сейчас она войдет, румяная от холода, веселая, и скажет: «Чайник поставила? А уроки выучила? Ну молодец!» Потом поцелует меня. Быстро начнет переодеваться. И сразу станет весело и уютно. Так всегда бывало, сколько я себя помню.

И поэтому, Зойка, мне ужасно тяжело. Ты представить себе не можешь. Все на месте: ее мягкие туфли стоят у дивана, халат висит на спинке стула, даже заколки для волос лежат на столе. Мне не хочется ничего убирать. Вдруг она придет? Глупая я девчонка, дура. Плачу все время, не могу забыть последних минут, похорон, стука комьев земли, когда засыпали гроб.

Спасибо еще нашей соседке Полине Никифоровне, помнишь, старушка такая маленькая? Она очень добрая и все время старается что-то сделать для меня. Но знаешь, мне не хочется быть никому в тягость. Поэтому я не очень вежливо с ней разговариваю и сама же ругаю себя за это. Но мама мне всегда говорила: «Самое лучшее — быть независимой от всех и не показывать своего горя, если оно есть. Надо быть стойкой, и тебя все будут уважать». Она сама была такая. Вот я и стараюсь делать вид, будто не нуждаюсь в чьей-нибудь помощи.

Я тебе это пишу, потому что ты у меня осталась единственная. Тебе я могу сказать все, что думаю. И ты меня поймешь.

Эх, Зойка, Зойка, зачем ты уехала от нас, дорогая моя подружка! Я о тебе не раз вспоминала, даже в те дни , а сейчас и подавно, каждый день.

Послала письмо дяде Илье в Омск. Написала ему обо всем. Не знаю, ответит или нет: он маму не любил нисколечко. А меня видел только один раз, когда приезжал в Ленинград в командировку. Это было давно. Я его едва помню. До сих пор у меня осталось о нем впечатление какое-то нехорошее.

Из всех разговоров мамы я поняла, что она его тоже совсем не любила. Она любила другого брата, дядю Егора. Он воевал в гражданскую войну вместе с Чапаевым. Его убили в тот же день, когда и Чапаева. Мама говорила, что дядя Егор настоящий большевик, а дядя Илья «примазавшийся». И почему хороший человек погиб, а дурной живет? Я маму спрашивала, а она мне говорила: «Хорошие, честные люди борются, себя не жалеют, потому и часто погибают, а плохие — сидят, ждут, когда все прояснится». Что «все прояснится», я так и не поняла.