Андрей Островский - Напряжение

Другой чемодан был тяжелый и не открывался. (Зоенька, не думай обо мне плохо. Никогда на свете не полезла бы в чужие чемоданы. Не такая уж я любопытная. А тут мне надо было побольше узнать о моих «квартирантах». Это ведь не нечестно, правда, Зойка? Мне все время казалось, что они не те, за кого себя выдают, что-то скрывают от меня). Все-таки я его открыла. Их же ключом, я его в маленьком чемодане нашла. И хорошо сделала, Зойка, что открыла. Знаешь, что в чемодане было? Золото! Я никогда не видела столько золота. Брошки, цепочки, кольца… Даже страшно стало. Тут я все поняла, сразу. Значит, они воры. Разве у рабочих будет столько золота? Наверно, и медальон, который мне Козырь дарил, тоже здесь был. Я его сорвала и бросила обратно в чемодан.

Прибралась в комнате. Сижу, задачку решаю, а сама трясусь от страха. Пришла Галка. Она всегда первая приходит. Я и спрашиваю: «Что это за чемоданы у стенки?» Она говорит: «Ребята инструменты свои оставили, сегодня возьмут». Я снова спрашиваю: «В обоих инструменты?» Она, видно, сразу догадалась, что я открывала чемоданы, и завопила: «А-а, ты знаешь, что в них? Ну, чего караулки растопырила?! Говори, знаешь?» Я взяла и сказала правду. Тогда Галка ударила меня кулаком по голове. Я растерялась от неожиданности, а потом размахнулась, стукнула Галку и бежать. А она передо мной встала, у двери не пускает. «Смотри, — кричит, — драпать тебе некуда! У нас везде свои. Шлепнут — и поминай как звали».

Вот какой оказалась Галка.

Целый вечер я сидела у себя в углу, И плакать не хотелось. Злость только была и обида.

Галина, конечно, все рассказала своим.

На следующий вечер пришли, Галка мне и говорит: «Спать не ложись, с нами пойдешь». Хотела спросить — куда, но не спросила. Козырь только шепнул, чтобы я не трусила и не отходила от него.

Теперь понимаешь, что у меня происходит? А выхода нет. За мной следят. Если я вздумаю кому-нибудь рассказать, зарежут, — у них такие законы. А пойти в милицию — меня же и арестуют. Никогда я не была в таком положении.

В школе у меня дела очень плохие. Разве теперь до уроков! Алгебру я догнала, а сейчас опять запустила. Анна Тимофеевна несколько раз вызывала меня в учительскую, спрашивала, что со мной происходит. Мол, я изменилась за последнее время, часто занятия пропускаю, уроки не готовлю. Предупредила, что надо мной висит угроза остаться на второй год. А один раз посмотрела на меня в упор и говорит: «Может быть, тебе кто-нибудь мешает?» Что мне было отвечать? Ясное дело, никто не мешает.

Хотели тут ребята ко мне прийти, как тогда, но я сказала, что ухожу в гости. Представляешь, они соберутся, а у меня квартиранты. Я ведь не знаю, когда они вздумают явиться. А мне стыдно будет за свое знакомство с такими. Может быть, ребята и не разберутся, но я-то знаю!

Из-за Галки и ее приятелей я всех своих друзей растеряла. Ванюшку, Степку и Тамарку — это все Полины Никифоровны дети — прямо отвадила от себя. Сколько раз — услышу стук в дверь, не такой, как стучат Галкины знакомые, — вообще не открываю: как будто дома нет.

Ко мне идут, Зойка, допишу потом…

Павел Евгеньевич Быков — Игорю Константиновичу Рудникову

Ленинград, 12 апреля 1933 года

Ты, Константиныч, неисправимый бродяга. Отъявленный, закоренелый. Твоя телеграмма с Камчатки окончательно убедила нас с Симой, что ждать тебя бесполезно и что ты, пожалуй, уже не остепенишься. Но что с тобой, друг, поделаешь, раз ты таков! Единственно могу огорчить: твоих любимых пирогов с грибами, испеченных Симой к твоему приезду, тебе не видать. И тминной тоже. Пеняй на себя, скиталец!

Но ты еще и шутник ко всему. Пиши ему о Ленинграде. Может быть, тебе еще международные обзоры делать? О том, к примеру, как будут судить Ван дер Люббе. Или корреспонденты не читают газет?

То, что ты задумал писать о милиции, одобряю. Смогу тебе помочь, интересного много. Я попробовал было сам заняться сочинительством, но ничего не получилось. Показал «творение» нашим — смеются, хотя ничего смешного и в помине не было. Перечитал я еще раз свою писанину и разорвал к чертовой бабушке: не мое, верно, дело, да и, по совести, терпения не хватает. Протокол написать — пожалуйста. Одно меня утешило: пойди ты на наше место, тоже почувствовал бы себя «не в своей тарелке». Верно? Этим мое самолюбие было удовлетворено, и писательские страдания закончились.

За последнее время громких происшествий у нас не было, так, текущие дела. Сегодня же взяли домушников, то есть воров, которые занимаются квартирными кражами. Выслеживали давно, а арестовали только этой ночью. Здесь есть над чем поломать голову.