Андрей Курков - Последняя любовь президента

– Девушка, как вас зовут? – остановил ее Гусейнов.

– Вита!

– Дорогая Вита, не надо нам меню! Я не люблю читать! Скажите лучше: что у вас самое дорогое и самое вкусное?

– А если цена со вкусом не совпадет? – совершенно разумно спросила девушка.

«Молодец девчонка!» – подумал я.

– Тогда что у вас самое вкусное?

– Баранина по-аргентински.

– Две порции и салатов разных! Ты не против? – Он обернулся ко мне.

– Если ты угощаешь, то не против!

– Конечно, я угощаю! Это же ты меня нашел! Я должен быть благодарен! Что пьем?

– К баранине? Хорошо бы чилийское или аргентинское красное.

– Нет, вина не могу. Коран не разрешает. Я буду водку! А тебе возьмем вино!

– Ты же полчаса назад был неверующим? – удивился я, и на лице моем заиграла ехидная улыбка.

– Я неверующий, но мусульманин. Понимаешь?

– А портвейн раньше пил за милую душу! – вспомнил я.

– Раньше можно было, раньше в СССР все были равны и пили на равных!

Гусейнов заказал бутылку чилийского вина и бутылку водки «Немирофф». Я тревожно посмотрел на часы – восемь, начало девятого. Позвонил по мобильному Светлане, попросил не ждать меня и ложиться спать.

– Ты где, опять на новоселье? – спросила она, но в голосе у нее не было раздраженности.

– Нет, я старинного друга встретил, мы с ним в ресторане на Набережной. На Подоле. – Я на мгновение отвел руку с мобильником от лица и попросил Гусейнова: – Скажи что-нибудь приятное моей жене, чтобы она не беспокоилась!

Он взял мобильник.

– Добрый вечер, меня зовут Марат Гусейнов! Я вашего мужа с детства знаю, с его первого привода в милицию! Мы тут только вдвоем, ни одной женщины рядом. Слово кавказца! Вот! Спокойной ночи!

Он вернул мне мобильный. Я сказал Светлане еще пару нежных слов, и мы попрощались.

– Красивая? – спросил он, кивая на мобильный, лежавший теперь на столе.

– Конечно, красивая. Мы ждем ребенка, точнее – двойню. Скоро!

– С меня коляска! – пообещал Гусейнов.

Сначала перед нами появились две заказанные бутылки, а через пять минут и две большущие тарелки, буквально заваленные мясом. Во всяком случае мяса на них было больше, чем картошки фри.

– Я ж тогда уехал обратно, в Дагестан, – рассказывал Гусейнов, жуя баранину. – Устроился в милицию и дорос до полковника – у нас это легче, чем тут! А потом в Чечне началось, а у нас аукнулось. Начали милиционеров взрывать, министров. Стало неспокойно. Я сказал отцу: хочу обратно в Украину. Он разрешил. Деньги кое-какие сюда привез. Квартиру купил на Чоколовке. Фирму открыл. Нормальная жизнь, можно уже думать и о семье!

Я слушал его и думал: неужели он не помнит тот последний зимний день, а точнее вечер, после которого мы больше не виделись? Неужели он не помнит, как бросил меня пьяного где-то на берегу Труханова острова? Неужели не помнит цоканья пустой водочной бутылки, катящейся по обледенелому и покрытому снежной коркой Пешеходному мосту?

– Ты вот уже женился! Уже двойню ждешь! Это правильно, – продолжал он. – Это по-мужски!

Мы чокаемся: я – бокалом действительно хорошего, тяжелого красного, а он – рюмкой водки.

– Давай за дружбу! – вдогонку предлагает он тост.

– Давай, – с прохладцей в голосе соглашаюсь я.

Потом он вдруг замечает эту прохладцу и в моих глазах. Постепенно в нем зреет вопрос. И наконец:

– Слушай, а ты будто не рад?

– Да рад я, только все время спросить тебя хочу…

– Спрашивай!

– Ты помнишь нашу последнюю встречу? Зимой восемьдесят пятого? Не помнишь?

– Зимой? Восемьдесят пятого? – переспрашивает он. – Это когда меня из ментовки турнули?

– Да. И мы с тобой вдвоем отмечали это событие. Пили водку на Пешеходном мосту. А потом ты меня бросил пьяного! Не помнишь?

У Гусейнова шевелятся губы, словно он что-то проговаривает, какую-то мусульманскую молитву. И взгляд его глаз направлен внутрь. Может, он действительно ничего не помнит?

– Понимаешь, – он возвращает взгляд на меня, и я замечаю в его глазах чувство вины. – Стыдно очень. Помню. Я этот вечер часто вспоминал! Я рыгать начал с моста. Перегнулся. А потом, когда отпустило, обернулся и вижу, что ты туда, к острову идешь. Снег падал. Я и подумал: хрен с тобой! Извини, так и подумал, до сих пор помню! Думаю, если за тобой пойду – точно замерзну насмерть. Думал, ты все-таки местный, тебя кто-нибудь да подберет, а меня, кавказца, оставят как собаку!..

Я слушал и удивлялся. Удивлялся его хорошей памяти, но еще больше – его смелости. Признаваться мне в этих мыслях – все равно что самого себя обливать грязью.