Андрей Курков - Последняя любовь президента

Цюрих. 28 октября 2004 года. Утро.

Кто-то нежно тормошит меня за плечо. Я отрываюсь от сна, в котором пытаюсь спуститься вниз по зимнему Андреевскому спуску. Открываю глаза.

Надо мной стоит незнакомая женщина в белом халате с коротко остриженными каштановыми волосами. Из ее нагрудного кармашка свисают часики-медалька. На лице искусственная свежесть. Ее карие глаза смотрят на меня требовательно и одновременно равнодушно.

– Битте, штейен зи ауф! – говорит она.

Я опускаю ноги на пол. Чувствую, что что-то не так. Опускаю туда же и свой все еще сонный взгляд. Так и есть. На ногах только носки. А где же мои дорогие туфли?

Я прохожусь взглядом по комнате. В носу застрял невидимой занозой знакомый сладковато-мятный запах.

– Вас ист лос? – спрашивает женщина.

А я поднимаюсь на ноги. Нагибаюсь и заглядываю под диван. Замечаю несколько мокрых следов от корабельной швабры. Сладковато-мятный запах больше не удивляет меня. Видимо, как раз перед моим пробуждением снова приходила сюда китайско-таиландская уборщица.

А вот и мои туфли! Они стоят аккуратно в углу комнаты справа от окна. Я быстро обуваюсь. Теперь я готов слушать эту женщину в белом, пусть даже и не пойму ни слова из того, что она скажет.

– Ви хабен фюр зи айне шлехте нахрихт, – произносит она медленно, глядя мне прямо в глаза, словно хочет меня загипнотизировать.

– Сорри, – говорю я. – Кайн дейч! Ду ю спик инглиш?

Она выдерживает паузу. Потом, вздохнув, говорит по-английски:

– Мне очень жаль, но мы не смогли спасти ваших детей.

До меня с трудом доходят ее слова. Может, я неправильно понял? Я прошу повторить.

Сомнения нет, я не ослышался.

– Что вы хотите сказать? – спрашиваю я, выталкивая слова сквозь спазмом сжатое горло. Мне становится трудно дышать.

– Ваши дети родились в четыре утра. Мы сразу перевели их в реанимацию. У них были проблемы с дыханием и сердцем. Мы сделали все возможное. К сожалению, иногда медицина оказывается бессильной.

Я оглядываюсь по сторонам. Пытаюсь понять: я стою или сижу? Внезапное отсутствие ощущения тела пугает меня. Все-таки я сижу.

Я поднимаюсь на ноги. Теперь я выше ее на голову.

– Сорри, ай донт андерстенд, – говорю я. Голос мой звучит хрипло и негромко.

Она терпеливо повторяет уже сказанные фразы о том, что медицина иногда бессильна, о проблемах с дыханием и с сердцем.

– Кто родился? – перебиваю ее.

– Мальчик и девочка, – отвечает женщина в халате.

– Они умерли? – Мой голос сам переходит на шепот. Мой голос боится слов «смерть» и «умерли».

Женщина без слов кивает, и в этом кивке я, наконец, вижу присутствие сочувствия. Ее профессиональная отстраненность, ее умение владеть собой, сообщая плохие вести, исчезают. Она смотрит на меня влажными от слез карими глазами. Смотрит и молчит.

– Мальчик и девочка, – повторяю я шепотом. И словно проваливаюсь куда-то вниз, откуда эта женщина в белом халате кажется большим каменным великаном.

Я проваливаюсь все глубже и глубже. Успеваю еще увидеть, как она приподнимает навстречу взгляду циферблат своих свисающих из нагрудного карманчика часиков.

И все. Она исчезает. Все вокруг становится большим и начинает двигаться. Все двигается навстречу мне. И я, кажется, тоже куда-то движусь. Мне жарко. Гудят ноги, быстро уставшие от ходьбы в неудобной обуви. Я куда-то иду. Я вижу звуки, я вижу гудение проносящихся мимо машин и автобусов. Оно серого цвета. А вот где-то рядом желтой птицей пронесся звонкий голос девушки-подростка, кричавшей что-то и махавшей рукой своей подруге, остановившейся на другой стороне улицы.

Я словно нахожусь в детской трубке-калейдоскопе. Мы все в ней, внутри. И кто-то то и дело встряхивает ее, отчего и я, и все вокруг вдруг меняет свою позу, свое положение. И мы все замираем, пока на нас смотрит сверху любознательный детский глаз. Я не думаю о том, что благодаря зеркальным полоскам внутри трубки-калейдоскопа этот глаз видит меня как повторяющийся в цветном орнаменте кусочек мозаики. Я не думаю вообще. Я больше не умею думать. Мне все жарче и жарче. Солнце уже поднялось над озером. Откуда здесь озеро? Я оглядываюсь на ходу. Что-то щелкает в памяти. Что-то позванивает над головой. Я оглядываюсь. Вижу, как мальчишка в расклешенных до предела джинсах и в синем свитерке вытаскивает из кармана мобильник.

Справа снова глубокий провал, словно кто-то выдернул из земли дом вместе с фундаментом, а потом присыпал место песком. За песком – вода.