Инна Бачинская - Свой ключ от чужой двери

– Какие планы? – спрашивал я с фальшивой бодростью каждое утро.

– Возьму книгу… у вас в кабинете, – тихо отвечала Танечка.

– Молодец, – хвалил я. – Бери все, что хочешь. Я приду вечером, не забудь пообедать.

– Хорошо, – отвечала она тихо.

Я с облегчением хватал портфель, бросал: «Не скучай!» и «Запри дверь!», и отправлялся в институт, а Танечка оставалась одна в чужом доме.

В первую же субботу мы поехали проведать Лидию Варламовну. Ей было лучше, к счастью. Они бросились друг к другу, забыв обо мне. Я не был им нужен. Я оставил их вдвоем и пошел погулять в центр городка. По дороге я размышлял о материнском инстинкте и отсутствии такового у большинства мужчин. Почему? Природа? До каких пор мы будем идти на поводу у природы? Или мы не гомо сапиенс, придумавший десять заповедей и мораль? Почему же природа всегда берет верх?

После больницы мы поехали за Танечкиными вещами. Пока она собирала свои кофточки и платьица, я сидел на крыльце, любуясь огородами и сараями. Домой мы возвращались молча. Танечка была подавлена. Я предпринял пару безуспешных попыток заговорить с ней. Не получил ответа и сосредоточился на дороге, полной дачников.

А ночью… Сначала мне показалось, что где-то скулит щенок. Я замер, прислушиваясь. Часы показывали половину второго. Это был не щенок – плакала моя дочь, маленький человек, не нужный мне, что я сознавал с мучительным чувством вины, ругая себя за неумение найти слова, способные что-то изменить. Но любые слова были фальшивы, потому что девочка была мне все-таки не нужна, она была лишней в моем мире. И этого понимания я стыдился.

«Ты… ты… – дрожало от негодования alter ego, – ты представляешь, что испытывает сейчас этот ребенок? Неужели в тебе нет ни капли жалости?»

Для себя я решил, что, если Лидия Варламовна поправится – если! – то Танечке лучше жить с ней. Я, разумеется, не брошу их, буду посылать деньги… А если нет? Я старался об этом не думать.

Я встал и поплелся к нежеланному ребенку. Остановился у двери в ее спальню, смутно рассчитывая на то, что должна же она перестать плакать наконец. Но рыдания не прекращались. Я осторожно отворил дверь, пересек пространство спальни. Она не слышала моих шагов и продолжала судорожно всхлипывать, уткнувшись лицом в подушку. Слабый свет ночника освещал комнату.

– Танечка! – позвал я.

Рыдания прекратились, и она испуганно затаилась. Даже дышать перестала.

– Почему ты плачешь? – Я присел на край кровати и заставил себя дотронуться до ее макушки – вроде погладил. – Что случилось? – Слова получались какие-то сухие и неласковые. Она молчала. – Танечка, у тебя болит что-нибудь? – Она мотнула головой – нет. – А что? – настаивал я. – Бабушку жалко? – Снова движение головой, не такое резкое, но понять можно, что дело не в бабушке. – Тебя кто-нибудь обидел? – Снова нет. – Скажи мне, в чем дело, и мы что-нибудь вместе придумаем. – Она прошептала какое-то слово. – Тебя кто-нибудь обидел? – повторил я, не разобрав.

– Нет, – прошептала она. – Усик умирает.

– Усик? Твой кот?

– Нет! – укоризна в голосе. – Кошка – Лиза, а Усик – это морская свинка.

– Почему же он умирает?

– Заболел… Лежит в сарае… – И она снова заплакала.

Я, озадаченный, смотрел на девочку, думая о том, что она совсем еще ребенок, наивный и сострадательный, живущий в собственном мире, где живут морские свинки и кошки, куда взрослым хода нет, потому что их давно уже не трогает смерть какого-то там зверька… И еще я подумал, что на похоронах не видел ее плачущей, а тут такое горе…

– Танечка, почему же ты мне сразу не сказала?

Она только взглянула на меня и ничего не ответила, но я все равно понял.

«Разве тебя прошибешь морской свинкой? – говорил ее взгляд. – Тебе никто не нужен. Моя морская свинка умирает, а я здесь, в твоем холодном и чужом доме…»

– Танечка, послушай, давай рано утром поедем в Зареченск и заберем твою… твоего Усика! Хочешь?

– Хочу! – ответила девочка, недоверчиво глядя на меня. – А Лизу можно взять?

– Можно.

– А Джерика?

– А это еще кто такой?

– Синяя бойцовая рыбка… мне мама подарила.

– Можно! – сказал я поспешно, опасаясь новых слез. – Всех заберем!

– Правда?

– Самая чистая правда на свете, – сказал я, как говорил когда-то в далеком детстве. – Кто там еще остался?

В тот же день мы перевезли из Зареченска весь зверинец. Усик, на мой взгляд, собирался еще пожить, но мы на всякий случай заехали проконсультироваться к Нонне, в ее поликлинику для животных. Увидев нас на пороге, Нонна впилась взглядом в Танечку.