Инна Булгакова - Только никому не говори. Сборник

— Точно? Младший компаньон на этот раз не отлучался в банк?

— Мы проверили. С четырех до семи Донцов вел переговоры с заказчиками с Урала в своем кабинете, Воротынцев сидел у себя над составлением документации. Подчиненные видели Воротынцева и слышали голоса из кабинета шефа — до шести часов, когда работа в фирме закончилась. Примерно к восьми оба компаньона и уральские гости прибыли в ресторан.

— Что ж. Вика в этом случае чист.

— Александр Федорович, вы мне рассказали… несколько бессвязно, что вполне понятно. Повторите для протокола.

— Еще не заходя к себе в кабинет, я сразу постучался к Донцовым.

Майор взглянул с любопытством, Саня после некоторого молчания (собравшись с духом) счел нужным пояснить:

— Она мне помогала, я с ней советовался.

— А, так вот откуда вы выводите, что она погибла как человек, слишком много знающий. Тогда логично было бы «убрать» вас. Не вините себя ни в чем.

— Оставьте мне хоть это! — сорвался Саня. — Мое собственное! — (и сверкнула мысль-молния: «Вот и Генрих не хотел отдавать «свое собственное»! Потому мы опоздали!»). — Извините. Я сидел в кабинете и размышлял. Загадка исчезновения мертвой начала постепенно проясняться. Но я не верил, что этот ублюдок убийца. Чай под абажуром… философ никак не вписывался в схему…

— Но теперь-то вы…

— Да. Теперь — да. Два раза я входил в сарай: он был мертвецки пьян.

— И вы не обратили внимания, что в саду…

— Нет. Нет! Это было в стороне, ближе к огороду, рядом с могилой, а я шел напрямик… и был сосредоточен на другом. Хотя еще накануне вечером, — продолжал Саня с отчаянием, — мог бы осознать опасность смертельную, исходящую от маньяка. Если б я видел у него пистолет!

— В темноте вы, естественно…

— Да нет же! Горела керосиновая лампа.

— Пистолет был наверняка на его лежанке под тряпьем.

— На лежанке под тряпьем, — повторил Саня послушно, точно ребенок.

— Еще раз говорю: умопомрачение вполне совместимо с хитростью. При свидетелях он пистолетом не размахивал.

— Пистолетом не размахивал, — опять повторил он, не вдумываясь: события того вечера обрушились вновь и увлекли в черно-фиолетовый сад, где под яблоней…

— Во сколько вы вышли в последний раз?

— В девять, — простой вопрос и точный ответ возвратили в реальность — в унылую казенную комнату. — Обнаружив туфельку, я принялся по минутам восстанавливать свои действия в ночь пятницы. Генрих видел в чулане труп (и Анатоля) в начале двенадцатого. В начале первого там была только тетя Май. На улице прямо под фонарем гремела свадьба. Сорок пять минут я провозился в сарае, причем уже после безрезультатного осмотра участка. Вывод напрашивался сам собой.

— И вы отправились искать место захоронения.

— Отправился. Впервые он увидел ее майским утром, в цветах и бабочках, она шла меж деревьями с огорода.

Саня замолчал. Она шла меж деревьями по первому чистейшему снегу — такой он запомнит ее навсегда. И снег — с черно багряными пятнами в мгновенных фотовспышках… сгустками, лужами крови.

Драгоценный Покров.

Сквозь свет и сумрак воспоминаний донесся голос следователя:

— …и ваша гипотеза блестяще подтвердилась.

— Тогда я про все это забыл. Не знаю, сколько я стоял на снегу. Бросился в сарай, стащил Анатоля с лежанки. Что-то упало со стуком. Поднял — пистолет. Я бы, наверное, выстрелил… не знаю.

— К счастью, все пули были расстреляны, констатировал майор сдержанно. — Вся обойма. Чтоб, значит, наверняка. Стрелял с пятнадцати метров. В собственный призрак, так сказать, в горячечный кошмар. Следов в саду множество…

— Мы все выходили накануне.

— Но от его калош хорошо просматриваются — к могиле. На земле и на снегу. Потом пошел в сарай за той же лопатой (закопать второй труп), лопата стояла прислоненная к изголовью лежанки, на рукояти его же отпечатки. Рядом на полу початая бутылка. Очевидно, глотнул и забылся. Если вылечат — стопроцентная «вышка». В общих чертах дело можно считать завершенным. И вот еще что (это не для протокола): предупредите свою тетушку, чтобы она больше… не шалила. Исходя из трагичности происшедшего, ее оштрафовали минимально, но взяли на заметку. Если история с самогоном будет иметь продолжение…

— Не будет. Обещаю.

Их было всего трое. Трое мужчин в обширной пустынной зале, в окнах которой внезапно вспыхнуло неуместное солнце. Прощание на исходе (будем надеяться) эры атеизма: без батюшки, без молитвы, без надежды. Нет, нет, всегда есть надежда… Кому я это говорил? И кто ответил: «Не всегда»? Убийца! Саня чуть не застонал в нестерпимой муке, и в душе сами собой ожили слова вечные: «Ныне отпущаеши рабу Свою. Владыко, по глаголу Твоему…» Распорядительница в казенном трауре с глазами пустыми (словно вестница небытия) произнесла что-то, указывая на гроб. Приглашает прощаться. Владимир вдруг закричал бессвязно, забился. Вика охватил его за плечи, шепча на ухо. Грянула с металлическим привкусом музыка. Надо бы уйти, не приходить вовсе (он здесь посторонний — более того, виновный, в их глазах). Виновный, виновный — но не трус и не предатель. А, да что теперь… ничего не имеет значения, кроме этой вот муки. Он не подошел, не посмел, стоял поодаль, как прикованный. Крышка захлопнулась. Викентий Павлович забросал ее цветами-ворох последних пышных хризантем. Служитель подтолкнул катафалк с гробом, и он медленно поплыл по рельсам (все здесь было омерзительным), поплыл за занавес из черного бархата, исчез, низвергнулся в печь огненную.