Инна Булгакова - Только никому не говори. Сборник

— А может быть, вы приехали в среду за билетами?

— Какими билетами?

— Экзаменационными.

— А, за этими. Нет, билеты мне дали на неопределенное время. Я их и не думал пока забирать, ведь я уезжал.

— Ладно, продолжайте.

Петя прибыл на дачу Черкасских в три часа дня. Он постучался, подергал входную дверь (английский замок: уходя, дверь можно просто захлопнуть, не прибегая к помощи ключа). Обошел сад, заглянул в окно светелки: оно было закрыто. На всякий случай («Маруся была соня. Сама призналась») постучал в окно. («Отпечатки пальцев со стекла стерли, конечно, не вы?» — «Мне незачем»). В нерешительности Петя подошел к калитке и остановился. Тут с соседнего участка его окликнула старушка, половшая клубнику. Она сказала, что сестры на речке. И Петя отправился туда.

— Через поселок?

— Ну да.

— А вы знали другой путь — на место, где сестры обычно отдыхали?

— Не знал, но слышал, что в заборе есть проход. За обедом спорили, куда идти. Маруся хотела через рощу — показать местную красоту. Но пошли на пляж. И в среду я пошел туда же, но до их места, оказывается, не дошел. Там заросли, настоящий лес. Когда проводили следственный эксперимент, я показал, где был.

— Зачем проводили эксперимент?

— Анюту проверяли. Ну, где они были в ту среду, что делали. Я действительно их видеть не мог.

С пляжа Петя отправился опять на дачу («Я думал, вдруг они вернулись домой другой дорогой»), но там все оставалось по-прежнему. Посидев немного на крыльце и решив идти на станцию, он направился к калитке, но был вновь остановлен соседкой.

— Она у меня спросила, нашел ли я девочек, прошлась что-то насчет моего нездорового вида — лицо зеленое. Я объяснил, что перезанимался, экзамены и тэдэ.

— А в первый раз ее ваш вид не испугал?

— Как-то вы все поворачиваете ядовито. Я устал, потому и в Ленинград решил прокатиться. Так вот, соседка говорит: «Не ходите сейчас по солнцепеку». Я в тени на крыльце посидел немного, попрощался с соседкой и ушел.

— И уехали в Ленинград?

— Вот именно.

— Не захватив с собой даже пары трусов?

— Да я на три дня поехал, к тетке.

— Через три дня вернулись?

— Через неделю. Не хотелось уезжать.

— Но июль — самый разгар отпусков и каникул. Как же вы заранее не подумали о билете?

— Буду я о такой ерунде беспокоиться. Ведь уехал?

— Во сколько вы купили билет?

— Часов в шесть.

— А поезд отправлялся?

— В одиннадцать с чем-то.

— Почему же за пять часов вы не съездили домой?

— Зачем? У меня была встреча с приятелем. С Аликом. Все проверено. И проводница подтвердила, что я в ее вагоне ехал.

— Очевидно, разыскать ее было нетрудно. Вагон-то международный?

— «Москва — Хельсинки». Я хорошо выспался. И в четверг утром подъезжал к Ленинграду. Все проверено. Ко мне нет никаких претензий.

Не могло быть никаких претензий к нему и у меня — никаких, только смутное ощущение, что мальчишка врет, потому что смертельно боится. Впрочем, ощущение это могло объясняться антипатией, которую Петенька во мне вызывал. На прощанье я сказал сурово:

— До свидания. Если понадобитесь — сообщу. И он нас покинул.

Дурак! — словарный запас нашего Игорька был несколько однообразен. — Его кретином обозвали, а он тут же мириться прибежал.

— Любовь, — сказал Василий Васильевич, усмехнувшись.

— Ага, до гроба.

— Женатый Вертер, — я вздохнул. — И поймать не на чем. Чист, как слеза.

— Что ж это он так позеленел, аж в Ленинград махнул! Заметил, Ваня?

— Заметил, а толку-то? Сестры были на речке, либо Анюта с Петей оба врут. Но зачем?.. Ладно, остается последний свидетель, последняя надежда — или придется закрыть нашу лавочку. — И я пошел звонить Борису Николаевичу Токареву — математику.

— Была полная тьма, — сказал старик и улыбнулся доверчиво. — Полевые лилии пахнут, их закопали. Только никому не говори.

Математик сделал шаг назад к двери, огляделся затравленно и спросил, ни к кому не обращаясь:

— Зачем меня сюда заманили?

— Вас пригласил я. А это Павел Матвеевич, узнаете?

— Зачем вы меня сюда заманили?

— Не узнаете? Таким он стал после похорон жены, точнее, после вашего разговора с ним в прихожей, помните?

Он тяжело взглянул на меня, взялся за ручку двери и отрезал:

— Для шантажа это слишком глупо.

— Да Бог с вами, Борис Николаевич! Неужели не жалко старика?

Он поколебался — и все-таки дрогнул.

— Старика жалко. Он был умен. Но что вы хотите от меня?