Елена Арсеньева - Голос крови

Но до Аси ни медицине, ни кому-то еще дела все равно больше нет!

Ася выскальзывает в коридор и опрометью несется мимо двери. Слетает по лестнице, выбегает во двор, потом за ворота, потом спешит вверх, вверх по Ильинской на Добролюбова, к трамвайной остановке, очень кстати идет «двойка», Ася прыгает в вагон и, задыхаясь, оборачивается.

И печально кивает сама себе: никого. Никто не преследует ее… Никому она не нужна…

А чего ты ждала? Что Груша ринется за тобой вдогонку? Полуодетый, раненый? Ага, ну прямо бежит и падает! Или хотя бы Молотова пошлет? Да они обо всем забыли сейчас, когда Бусыга очнулся… и об Асе в первую очередь.

Конечно, потом Груша с полковником вспомнят, что не успели толком допросить ее. И что она так ничего им и не рассказала. И за ней опять отправят Молотова. Но ничего больше не будет: ни роз, ни поцелуев, ни этого смеха вдвоем, ни серых глаз, которые с такой нежностью смотрели в ее глаза…

Это было только приемом допроса, а ты что подумала, глупышка Снегирева? Теперь, после ее бегства, все будет иначе.

«Дорогая Ночка! Уж не знаю, с каким настроением ты откроешь это письмо… но погоди, не вспыхивай, не злись, не рви его, а дочитай до конца. Ведь это письмо с того света. Если ты его читаешь, значит, меня уже нет в живых.

Проклятый канцер взялся пожирать меня с усердием, достойным лучшего применения… Скоро, как я понимаю, пожрет и совсем. Операцию мне сделали, говорят, что пойду на поправку, но чует мое сердце, что меня просто зашили, потому что… потому что медицина, черт ее возьми, бессильна слишком часто. И вот я решил подбить, так сказать, бабки. Смешное выражение, правда? Знаешь, Ночка, мне совсем не так весело, как может показаться по этому письму. Мне невыносимо хреново, а больше всего хреново – от одиночества. Ужасно хотелось бы увидеть сейчас тебя и сына… Зря, конечно, ты когда-то, когда мы разводились, запретила нам с ним видеться и даже от алиментов отказалась. Впрочем, я всегда уважал твою принципиальность, а потому не лез с излияниями отцовских чувств.

Какую бы горечь ты ни таила в душе все эти годы, надеюсь, ты, Ночка, простишь меня теперь, и не только потому, что живые всегда прощают мертвых. У меня есть кое-что… оно поможет мне загладить свою вину перед тобой. Это деньги, которых, как ты знаешь, никогда не бывает слишком много. Думаю, что ты богата благодаря двум своим мужьям, которые пришли мне на смену. Думаю, что мой сын тоже не бедствует. Насколько мне известно, у него уже есть ребенок. Так вот, этого моего внука я и назначаю моим наследником. Я хочу завещать деньги моим генам… помню, именно это выражение встретил я в одном чудесном детективе Дика Фрэнсиса, которого ты когда-то так любила. Я его тоже полюбил с годами. Мне кажется, именно когда я прочел эту фразу, у меня и зародилась идея – отдать мои очень немалые деньги моим генам… Пусть они будут счастливы! Только это должны быть НЕПРЕМЕННО мои гены, понимаешь? Потому что три миллиона евро – в недвижимости, акциях и наличности – хотят принадлежать только моей родной капельке.

С тобой свяжется мой адвокат – он вел мои дела, у него и мое завещание. Он все расскажет подробно. Я просто скажу, что, по условиям завещания, наше с моим внуком родство должно быть доказано генетической экспертизой. Я понимаю, что это формальность, но теперь это принято, чтобы не было никаких лишних споров между возможными наследниками. Понимаешь, одна моя бывшая пассия уже подкатывалась тут ко мне с ребенком… доказывала, что он мой сын и мой наследник. Требовала усыновления. Мы провели тест на ДНК, причем дважды: по мазку и по анализу крови. На всякий случай. И оба исследования показали, что я не имею к рождению этого мальчика никакого отношения. Поэтому я согласен со своим адвокатом, что лучше дуть на воду, если обжегся на молоке. После этого могут быть выполнены все формальности по введению в права наследства. Пока мальчику не исполнится двадцать один год, ты остаешься опекуном и распорядителем капитала. Это мой тебе последний подарок, дорогая Ночка, моя любимая Сталиночка… Все же это имя тебе так бесконечно шло, и почему ты не любила, когда тебя так называли? Светлан – тысячи, десятки тысяч, а ты всегда была уникальна, и то старинное имя только еще больше подчеркивало бы твою уникальность…

Ох, о чем я пишу, о какой ерунде? Я затягиваю, как могу, минуту прощания с тобой, хотя, если ты читаешь это письмо, значит, мы уже простились… Почему-то сейчас кажется, что я всю жизнь только тебя любил и сделал страшную ошибку тогда, много лет назад, когда ушел, но что поделать… наверное, всем так кажется на пороге небытия, да и вообще, как говорят французы, printemps de la vie ne revient jamais! [3] Прощай, навеки твой Константин».