Мария Брикер - Босиком по снегу

— Чтобы у тебя язык твой поганый отсох, прости, Господи! На Божьего ребенка напраслину наводишь, — проворчала бабка Клава с печи, которая действительно затаилась, пытаясь вникнуть в их разговор и понять, что к чему. «С милиционером я, похоже, малость погорячилась, — удрученно решила бабка Клава, выглядывая из-за ситцевой шторки. — Хотя, — уже менее удрученно подумала она, вспомнив о посаженном муже, — так вам и надо — сволочам!».

— А-а, — злорадно протянул Крюгер, — я же говорил! Сидит старая клюшка на печи и только и ждет подходящего момента, чтобы нанести мне еще один сокрушительный удар какой-нибудь кочергой по балде… Ничего у тебя не выйдет, старая карга, и у тебя тоже, бравый майор Анин. До свиданья, надеюсь, не скорого!

— Куда это ты собрался? — забеспокоился Анин, вращаясь, как юла, на полу и пытаясь выпутаться из веревок.

— А вот этого я тебе сказать не могу. Извини, дружище, — рассмеялся Крюгер.

— Ты арестован. А ну, стоять! — завопил Сергей Петрович, беспомощно глядя на Михаила.

— Да пошел ты, — зло бросил Михаил, развернулся — и ушел, улыбнувшись на прощанье какой-то горькой улыбкой. В глазах его застыли боль и печаль…

— Крюгер! — закричал Анин ему вслед. — Я все равно тебя найду! Сволочь! Мразь поганая! Ты никуда от меня не денешься! Все границы перекрою! Из-под земли достану и в камере сгною!

— Да не надрывайся ты так, милый. Убег он уже давно, — сердобольно сказала бабка Клава, слезая с печи. — Ишь ты, какой прыткий оказался, одно слово — француз!

Привлеченные шумом, в дом ворвались оперативники, развязали несчастного Анина, который сразу же после освобождения рысью метнулся во двор и долго стоял с блаженным видом у крыльца, «рисуя» на снегу замысловатые желтые узоры. Время, однако, было упущено. Когда Сергей Петрович все объяснил и за Крюгером организовали погоню — было уже поздно. Он будто сквозь землю провалился, а его роскошный автомобиль так и остался сиротливо стоять на привокзальной площади возле станции, недалеко от деревни Ивашкино.

— Ну, Пусенька, хватит хмуриться — поцелуй уже свою Катеньку, — обиженно просопела Катерина Леонидовна, кокетливо поправив на груди кружево ситцевой ночной рубашки в мелкий голубой цветочек. По случаю радостного возвращения супруга домой сыновья были в срочном порядке высланы к теще.

— Прости, Катюш, — спохватился Анин, притянул жену к себе и с наслаждением уткнулся носом в ее кружевное декольте. Похрюкав от избытка чувств, Сергей Петрович осыпал грудь супруги мелкой россыпью поцелуев, спустился чуть ниже и замер где-то в области пупка.

— Что там, Пусенька? — обеспокоено заерзала Катерина Леонидовна, разглядывая слегка поредевшую шевелюрю на макушке мужа.

— Эх, Катенька, если бы ты только знала, что я сегодня пережил! Меня чуть не зажарили в печи, и друг мой оказался убийцей! Обыск, Катенька! Обыск в его номере подтвердил все мои страшные подозрения — там был найден пистолет! — сокрушенно вздохнул Анин и вновь продолжил осыпать поцелуями животик Катерины Леонидовны.

— Ужас! — сочувственно вздохнула Катенька, вибрируя всем телом под поцелуями Анина. — Я так перенервничала сегодня, Пусенька, что у меня даже… даже… даже…

— Даже что? — прогудел Сергей Петрович сквозь свое прерывистое дыхание.

— Ужин у меня подгорел, — объяснила супруга.

— Боже мой! А я так голоден! — прорычал Анин.

— Ничего, я тебе яичницу… яичницу я тебе сейчас… потом… Ах, Пусенька, ты у меня… — невнятно промычала Катерина Леонидовна.

— Кто? Кто у тебя Пусенька? — торопливо переспросил муж.

— Настоящий полковник! — крикнула Катерина Леонидовна, Сергей Петрович издал протяжный гудок, и супруги затихли…

Спустя полчаса довольный Анин, облаченный в темно-синие объемные сатиновые семейные трусы, сидел на кухне, увлеченно поглощал яичницу-глазунью с луком и с жаром посвящал супругу в дела сугубо конфиденциальные, которые касались расследования последнего странного дела, а Катерина Леонидовна, полыхая ярким румянцем и затаив дыхание, сидела напротив и с интересом слушала. Катерине Леонидовне льстило, что муж ради нее нарушал свой священный служебный долг и рассказывал о том, о чем говорить не имел права, а значит, безгранично ей доверял. Случалось это крайне редко, но как же Катерина Леонидовна любила эти интимные минуты откровений! «Вот оно, женское счастье!» — с томлением в груди думала Катерина Леонидовна, и на некоторое время забывала обо всех неурядицах и вечных бытовых проблемах.