Ольга Володарская: Убийство в стиле ретро

— Беженка что ли?

— Нет, коренная москвичка, опять же, если верить соседке.

— А паспорт посмотрели?

— Паспорта, как раз, мы не нашли. В квартире вообще ни единого документика нет, то ли где в другом месте спрятала, то ли потеряла.

— Про родственников что-нибудь выяснили?

— Какие родственники? Тебе же девчонка из собеса сказала, что старуха была одинокой.

— Слушай, — неожиданно оживился Володя. — Тебе эта Анна Железнова не показалась чокнутой?

— Не то чтобы чокнутой, а какой-то приблаженной. Не от мира сего.

— Да уж! В нашем мире уже лет десять не носят таких пальто… Вроде молодая девка, а так себя запустила…

— А она не могла старушку замочить, как ты думаешь?

Аня закусила губу, чтобы не вскрикнуть — она никак не ожидала такого обвинения.

— Сначала я именно так и подумал, — протянул Володя. — Но у девчонки алиби, его, конечно, еще надо подтвердить…

— И какое у нее алиби?

— В момент убийства, а совершено оно, если верить нашему эксперту, между 8-30 и 9-30 утра, гражданка Железнова была на другом конце столицы — получала аванс по месту работы… Свидетелей, как понимаешь, найдется куча…

Стас двусмысленно хмыкнул, после чего достал из кармана сигареты, спички и, присев на корточки, закурил.

— Необычное это убийство, — задумчиво проговорил он, выпуская дым через нос. — Не похожее на другие…

— Я бы сказал, убийство в стиле ретро, — меланхолично заметил Володя.

— Тебе тоже пришло в голову именно такое сравнение?

— Наверное, из-за этого дурацкого кинжала, кстати, надо пробить у антикваров, какова его рыночная стоимость…

— Мне кажется, дело не только в кинжале. Просто сейчас так не убивают… — Он нервно стряхнул пепел с сигареты. — Вспомни, сколько мы дел вели (заказухи я в расчет не беру, там другое), а все одно и тоже… Грабят — убивают, насилуют — убивают, завидуют — убивают, перепьются, тоже убивают. Грязь, деньги, кровища, похоть! Но на моей памяти нет ни одного убийства, похожего на это… Оно какое-то ненастоящее: чистенькое, прилизанное, даже элегантное … То ли книжное, то ли киношное, то ли лубочное…

— То ли ритуальное, — неожиданно перебил товарища Володя.

— Кинжал не ритуальный, обычный боевой, я узнавал у специалиста…

— Знаю, но он должен что-то символизировать, иначе старушку зарезали бы обычным кухонным ножом…

Володя хотел еще что-то добавить, но в тот момент, когда он открыл рот, из-за холодильника со страшным грохотом выпала Анна. Устав сидеть в скрюченном положении, она решила распрямиться, а, так как хорошо и ладно у нее ничего в жизни не получалось, то, меняя положение тела, она каким-то образом умудрилась зацепиться ступней за ножку, после чего полетела на пол, больно шмякнувшись лбом об батарею.

— Зрастье, — пролепетала Анна, неуклюже поднимаясь с колен. — Я вот тут задремала… Извините…

— Это что еще за явление Христа народу? Тебе куда было велено идти? — накинулся на нее Стас.

— Домой, — с дрожью в голосе ответила она.

— А ты чего тут сидишь?

— Я же говорю, задремала…

— А ну топай домой по бырому, пока я тебя в каталажку не упек…

Аня от страха задрожала, и, бормоча извинения, стала мелкими шажочками продвигаться к выходу.

— И сумку не забудь! — рыкнул Стас, сверкнув глазами, точно Зевс.

Аня послушно вернулась за сумкой, вцепилась в нее, как в спасательный круг, и бочком, бочком, бочком вышла в прихожую. На счастье, тело бабуси уже убрали (на полу остался только меловой трафарет), поэтому Анна беспрепятственно преодолела четырехметровое расстояние до двери, быстро распахнула ее и пулей вылетела на лестничную клетку.

До первого этажа добежала в считанные мгновения, но вместо того, чтобы выйти из подъезда и, как было велено, топать домой, Аня устало опустилась на заплеванную ступеньку, уткнулась лбом в стену и по-щенячьи заскулила. Вообще-то она не была плаксой, но сегодня что-то разнюнилась… Сначала от испуга начала рыдать, потом от растерянности, позже из-за жалости, а вот теперь от обиды… Да, ей было обидно! Но не потому, что на нее накричали и обозвали явлением Христа народу, к этому ей не привыкать, на нее кричали все, кому не лень, горько стало оттого, что ей некуда было идти. Конечно, жилплощадь у нее была и довольно большая (целых двенадцать метров), но комнату в коммуналке, в которой, к слову, она прожила всю жизнь, у нее язык не поворачивался называть домом. И причин этому было множество.

Первая — комнатенка была жутко неуютной, потому что до революции на месте Аниной обители был выход на черную лестницу, но в тридцатых годах лестницу решили забаррикадировать, а узкий длинный коридор с бетонным полом и подслеповатым оконцем у самого потолка сделать комнатой. Вторая — чтобы попасть в свои «покои» приходилось пересекать не только всю квартиру, но и кухню, а это просто ужасно потому, что вместе с тобой в них проникает и пар, и вонь, и гарь, и дым, и ругань злющих соседей. Третья, самая весомая — все то время, что она провела в стенах этой комнатенки Аня была несчастна. Конечно, она и в садике, и в школе, и в библиотеке, и даже в кино не ощущала себя особо счастливой, но дома, дома она просто задыхалась… Ее угнетала и вечная сырость, и непрекращающийся гам, и убогость обстановки, и отсутствие элементарного уюта, и вечные материна любовники, сменяющие один другого, и то, что когда эти любовники появлялись, ей приходилось ночевать в шкафу…