Инна Булгакова - Сердце статуи

— Глянь, глянь, Гога с Магогой идет!

Ага, понятно. От сердца несколько отлегло. Обернулся я — и впрямь почудилось: меж ветвями тень проскользнула.

— Бабушка, это кого же вы так обзываете?

— А вы покайтесь, ироды!

Вот несчастная… а может, как раз и счастливая в полном беспамятстве, а у меня частичное, ни туда, ни сюда… Я подкрался к окошку, священник оторвался от книги, узнал, кивнул. Потом, подумавши, подошел к окну и открыл обе створки.

— Добрый вечер. Как вас звать, батюшка?

— Здравствуйте. Отец Владимир.

— Вон там старушка на паперти с ума сошла.

Он вгляделся.

— Это наша Анисьюшка, в Теми живет, по ночам иногда приходит. В уме она повреждена, это правда, но безобидна. Не хотите войти, Максим Николаевич?

— Я на минутку. У меня к вам просьба.

— Пожалуйста.

— В прошлую нашу встречу вы сказали, что я в мае приходил на исповедь.

— Верно, приходили.

— Как мне смутно представляется, после исповеди следует причащение.

— Да. После полного покаяния.

— Я не причащался?

— Нет.

— Почему?.. Отец Владимир, я ничего не помню. Мне необходимо вернуть себя! О каких грехах шла речь?

С минуту, наверное, он пристально всматривался мне в лицо, наконец сказал:

— Главное: гордость и любострастие. И еще: вас волновала черная магия.

— О, Господи! У меня была связь с молоденькой девушкой.

— Вы желали эту связь разорвать. И мы договорились с вами: коль скоро это случится, вы придете к причастию.

— Но раз я твердо решил… или я был неуверен в себе?

— В сомнении, я бы сказал. Даже в смятении чувств.

— Вот. Отец Владимир, кто-то все разорвал — убил эту девушку.

— Убил?

— Я ищу его.

— Правильно. Я молюсь за вас, Максим Николаевич.

Молиться-то молится, а причаститься Святых Тайн не предлагает. Тоже правильно: я с тех пор успел еще одну связь завязать, с Надеждой. Я сказал:

— Про любострастие я понимаю, батюшка. А что такое гордость?

— И это понимаешь, — сказал он вдруг на «ты» и как-то значительно. — Зачем ищешь убийцу?

— Чтобы… ваша правда — чтобы наказать.

— Это и есть гордость — следование не Божьему Промыслу, а своей плотской воле.

— Как же угадать Промысел?

— В смирении сердца, милый. Поставь себя ниже всех.

— Да, да, ниже всех, хуже всех…

— Зачем «хуже»? это не нам решать. Опять в тебе гордость говорит, потеря простоты, а стало быть — любви.

— Это очень глубоко, отец Владимир, это надо обдумать.

— Обдумай. Только суд не верши.

Я обернулся: позади стояла старушка, словно вросши в землю, маленькая, чуть мне не до пояса.

— Иди, Анисьюшка, домой, — ласково приказал священник, — скоро ночь.

— А дьявола кто, по-твоему, сторожить будет?

— Какого дьявола? — спросил я.

— Вон там в могилах прячется… вон там, видишь?

Могил уже не видно было, только кресты, кое-где покосившись, странно угадывались во тьме, казалось, кто-то бродит.

— Я посторожу.

— Он посторожит, — подтвердил отец Владимир. — Иди с Богом.

Она как-то сгинула в ночи, исчезла, растворилась, я крикнул:

— Я еще приду к вам! — и бросился на погост, старый-престарый, полузаброшенный, ощущая за спиной открытое окошко и человека в нем. Обежал за секунду — пусто! Ну, скоро стану, как юродивая старушка на паперти, дьявола сторожить. И медленно побрел по тропинке меж высокими кустами акаций. Свернул на проселок. Узкий месяц сиял желтой улыбочкой-ухмылочкой — в звездном поднебесье… попробуй поймай! И так ярко вообразилось, как некто — некий кабанчик бежит, торопится на заветную электричку в 10.55. Хозяина ухандокал, отпечатки с кувалды стер, узелок надежно спрятан, труп… Господи, где же мертвая? Неужто в этом лесу? Я отчетливо, со стыдом понял, что боюсь ее: от живой не мог отвязаться, а уж от покойницы… Отвяжусь, когда найду кабанчика. Я уже не брел, а почти бежал, месяц смеялся, звезды перемигивались, дьявол наблюдал, совсем нервишки сдали.

И тут до меня с опозданием дошло, что я упустил его. Не вообразился мне бегущий кабанчик — на обочине в ажурных зарослях подлеска, действительно, проскользнула тень, силуэт, шорох… а я смотрел на ночные светила и о какой-то небесной материи грезил, идиот! Вернуться назад, на платформу, на кладбище?.. Словно в ответ прогрохотала электричка, удаляясь к Москве. Поздно.

Померещился ли мне человек в зарослях или нет? Я поспешил к себе на Солдатскую, в сад, постоял, переводя дух. Надино оконце светилось в вышине голубым шелком, озаряя ветви дуба. Не отвлекаться! Поднялся на крыльцо, подергал дверь — конечно, заперта. Если у него есть ключ… У кого? Опомнись!.. Нет, надо проверить: совсем я с ума сошел или дьявола сторожу. Дворец — душа моя, или сарайчик с замшелой крышей? Ага, сарай не запирается. Я быстро подошел, открыл застонавшую дверь, зажег спичку.