Патриция Вентворт: Анна, где ты?

Этот добротно сработанный роман сочетает в себе самые разнообразные достоинства. Сюжет, предшествующий классическому «Отелю „Бертрам“, содержит, скажем так, очень английские чудачества, скрывающие совсем не английскую жестокость и беспринципность. Современному читателю следует отметить, что для своего времени это довольно шокирующее произведение, и весь ужас его обрушивается на типичную англичанку — Томазину, которая до самого конца отказывается признать реальный смысл всего произошедшего. Мостиком между неприкаянной Анной и доброй, но поверхностной Томазиной Эллиот послужила мисс Силвер, и недаром именно в этом романе квартира мисс Силвер впервые навевает одного из главных героев на особое настроение: „Безопасность — вот что имели викторианцы, хотя, пожалуй, им приходилось дорого за нее платить. Она (мисс Силвер) поистине была островком стабильности в нашем неустроенном мире“. Эта мысль, приведенная в начале романа, дает ключ к роли мисс Силвер на протяжении всего повествования. Милая старушка несет знамя викторианского здравого смысла, после чего полиция окончательно расчищает завалы. (Кстати, обратите внимание на частое упоминание захламленности места.) На сей раз речь идет не об обычном убийстве, а, собственно, о моральной опасности для здравого образа жизни!

В этом социально значимом сюжете даже второстепенные линии получились более жизненными и эмоциональными. Попытки Анны очернить порядочных людей воспринимаются не как очередной детективный ход, а как добавочный штрих к ее злобному, мстительному характеру. В романе можно обнаружить довольно много удачных фраз, из которых хочется отдельно отметить скрыто-язвительное «Знаете, он пишет книги. Когда привыкаешь создавать характеры по своему усмотрению, начинает казаться, что так же можешь распоряжаться и с людьми». И позже — своеобразное, почти поэтическое описание процесса разгадки тайны: «Если есть связь между кровавыми ограблениями банков и Колонией, центром которой был Дип-хаус, то в разные моменты должны были возникать подсказки, легкие и на первый взгляд бесцельно витающие вокруг, как паутинки, которые наполняют воздух летним утром после восхода солнца. Они неизвестно откуда берутся, их почти не видно, они — бестелесное прикосновение, вот оно есть, а вот его уже нет. Но о нем можно вспомнить».

Вышел в Англии в 1951 году.

Перевод В. Челноковой выполнен специально для настоящего издания и публикуется впервые.

Пасмурным сентябрьским днем, в половине третьего, Анна Бол с чемоданом в руке вышла из дома номер пять по Ленистер-стрит. Пожилая горничная Агнес долго стояла в дверях, до тех пор, пока не убедилась, что она свернула налево к грохочущему шоссе. Шум доносился даже сюда. Если он станет еще громче, ее хозяйке миссис Дагдейл, придется переезжать, подумала горничная. После чего прошла на кухню и сказала кухарке, миссис Харрисон, что мисс Бол, слава тебе господи, уехала. Миссис Харрисон подняла глаза от чайника, который она снимала с огня.

— А я и не слышала, как подъехало такси.

— Никакого такси не было, она пошла пешком со своим чемоданом к дороге.

Миссис Харрисон запила кипяток в низенький коричневый чайничек.

— Стало быть, покатит на автобусе. Ну что ж, больше мы ее не увидим, и слава богу!

Анна Бол шла по улице. Небо хмурилось, но дождя не было. Может, еще начнется, или ляжет промозглый туман. Она была рада, что идти ей недалеко, а еще больше рада тому, что уволилась. Что бы ни случилось, она ни за что больше не станет служить компаньонкой. Уж на что с детьми тяжело, но с этой неврастеничкой миссис Дагдейл отправишься прямиком в морг.

Она дошла до конца улицы и стала ждать автобус на Хаммерсмит. В это время дня народу на остановке почти не бывает. Она поставила чемодан на тротуар — наконец-то дотащила, больше уже тащить не придется.

Впереди стояли толстуха в синем и явно пронырливая старуха в черном; обе едва на нее глянули. Ее темно-серый костюм был почти новым, но плохо скроен и плохо сшит. У нее не было ни приятной мордашки, ни стиля, ни какого-то особенного роста или округлостей — ничего, что могло бы ее выделить из тысяч молодых женщин, зарабатывающих себе на хлеб. Ей можно было дать и двадцать, и двадцать пять, и все тридцать лет. В сущности, единственным ее достоинством было умение проскользнуть незамеченной.