Дмитрий Вересов - Белая ночь

— На что жалуетесь, больная? — он сел к столу.

— Сам ты больной… — засмеялась она. — А что тут у тебя за книжка такая медицинская?

— А-а-а, очень познавательная книжка. Хочешь, фокус покажу? — И он улыбнулся своей кривоватой улыбочкой и почему-то в этот момент остро напомнил ей Акентьева, собирающегося съесть стакан.

— Какой еще фокус? — недоверчиво спросила она.

— Закатай рукав до локтя и положи руку на стол. — И наткнувшись на ее упрямый взгляд, улыбнулся по-человечески. — Ты чего? Боишься?

Больно не будет. Обещаю.

— Кровь из вены, надеюсь, тебя брать не научили на мою голову? — мрачно пошутила она, однако белый кружевной манжет расстегнула и рукав своего коричневого платья закатала. — Точно не больно?

— Абсолютно. Только надо будет глаза закрыть. И не подглядывать. — И она, секунду поколебавшись, решила ему поверить. Людям в белых халатах она привыкла доверять с детства.

— Когда я дойду вот сюда, — он коснулся пальцем ямочки локтевого сгиба, — ты скажешь стоп.

— Ну, а смысл? — спросила она, не понимая.

— Узнаешь. Закрывай.

Ей было ужасно щекотно. А он продвигался по ее руке медленно, как муравей.

— Стоп, — сказала она и открыла глаза. Его рука не дошла до локтя сантиметров пять. Как это? — спросила она капризно. — Еще раз давай.

— Давай. — Глаза у него смеялись.

— Стоп. — И опять она поторопилась.

— Можешь не пытаться, — сказал он. — Это у всех так. Аномалия локтевого нерва.

— Как вы мне нравитесь, доктор, — сказала она с искренним восхищением, опуская рукав и застегивая манжет. Он, и вправду, ей в этот момент нравился.

— Чайник вскипел, наверное. Пойдем со мной.

Я тебе кое-что покажу.

На кухне он с каким-то непонятным ему самому трепетом подвел ее к своему любимому окну и сказал:

— А из нашего окна площадь Красная видна.

Она долго вглядывалась в таинственную глубину собора. А потом ответила ему шепотом:

— А из нашего окошка только улица немножко.

А когда она ушла, он взял, да и докурил разом все оставшиеся сигареты «Друг». А пустую пачку смял в руке. Зачем ему друг с собачьей мордой? у него теперь все было по-настоящему.

Он многое понял за эти полтора месяца. Многое узнал.

И даже со смертью познакомился. Он и представить себе не мог, что в больнице, куда побежал в порыве романтизма, так часто умирают. «Отделение такое», сказали ему покорные судьбе больные.

В первый раз по отношению к нему смерть была более, чем тактична. Он зашел в палату со своим ведром и почувствовал зависшее вокруг напряжение. Все сидели и молчали. А потом он увидел, что на кровати у окна аккуратненько скручены матрас и постель.

И только железная сетка кровати, пустая, как скелет, говорила о том, что здесь все кончено.

Больного того он не помнил. Но проникся всеобщим тягостным настроем.

Во второй раз смерть приблизилась еще на полшага. Он долго не мог себя заставить прикоснуться к чему-то длинному, в рост человека, закрытому простыней. Но от него все именно этого и ждали. Пришел санитар Гоша из соседнего отделения с вечной своей спичкой, зажатой в зубах вместо сигареты. Он учился на втором курсе медицинского и, видимо, пошел по призванию. Покойники его не волновали. Он расценивал их как побочную составляющую избранной им профессии. Гоша был импозантен даже в своем медицинском халате, который вместо того, чтобы превращать его в бабу, как подозревал про себя Невский, наоборот подчеркивал размах его крыльев. А крупный нос из-под надвинутого на лоб чепчика не казался безобразно крючковатым, а делал Гошу похожим на белого орла.

Вот вместе с этим орлом ему и выпало перекладывать на каталку умершего, прикрытого простыней. И он не мог забыть этого контраста в ощущениях после десятка переложенных на каталку живых, которые уже были на его счету.

Особенно Женьку поразило, что Гоша еле слышно напевал похоронный марш. И даже Женьке подмигнул. Не впервой, видать. Женька же боялся, что уронит. А потом боялся, что пока они везут тело по коридору, простыня откроется.

И еще он прозрел, что врачом быть не хочет.

А все потому, что патологическим образом чувствует состояние находящегося рядом человека. И проникается его страданием. А рядом с покойным его просто засасывало в какую-то бездну.

Права была Альбина, когда с таким удивившим его цинизмом рассуждала о том, что жалеть больных нельзя.

Потом, на лестнице, Гоша угостил его сигареткой и сказал озабоченно: