Станислав Родионов - Долгое дело

- Прочел.

Больше она не спрашивала, но он видел, что, может быть, теперь это ее единственный интерес.

- Эту "исповедь", Аделаида Сергеевна, я бы пустил в печать под названием "Откровение эгоиста".

- И все, что вы поняли?

- А там еще что-то есть?

- Вы ничего не поняли.

- Понял главное: преступницей вас сделал ваш эгоизм.

- Остроумно.

- Я понял, что эгоизм может быть причиной преступления.

- А вы допрашивали Сидоркину?

Она села прямее, нацеливая, как бывало, на него свой торпедный нос. Рябинин обрадовался, потому что говорить с отрешенным от жизни человеком было неудобно.

- Знаю, вы добавили ей денег на покупку тахты. Но после ее слов, что если вы не сможете, то никто не сможет. А это опять-таки эгоизм.

- Я не эгоистка, а индивидуалистка.

- Вы эксплуатировали доверчивость людей, вы лишали их веры в человека. Это индивидуализм?

К чему он заспорил? Уж не думает ли ее перевоспитать?.. Допрос начат с единственной целью - выведать соучастника. Рябинин надеялся, что, размягченная неожиданным предательством ассистентки, задержанием, обыском и очными ставками, она признается легко. Молчать ей вроде бы смысла не было. Нет, был: без соучастника суд мог вернуть дело на доследование, а тянуть время в своих интересах Калязина умела.

Убеждая раскаяться, Рябинин обычно искал чувствительное место, которое у каждого свое. Обращался к совести, если она была еще не потеряна, а вся совесть никогда не терялась. Задевал семейные узы, может быть самые отзывчивые. Касался любви женщины и мужчины. Трогал чувства к родителям, к своему прошлому, к работе... А тут к чему взывать?

- А ведь вы давали врачебную клятву...

- Врачебный долг я исполняла.

- А жалость к людям?

- О жалости к людям клятва не упоминает.

Рябинин ее прочел - клятва врачей и верно не упоминала ни о жалости, ни о сердоболии, ни о сострадании.

Что-то ему сегодня мешало. Рябинин не раз ловил себя на том, что не может смотреть ей в глаза, словно не он допрашивал, а допрашивали его. Что-то... Это же злость, которая лезет, как весенняя крапива.

- Что вам надо, то вы и видите, - вроде бы стала возвращаться Калязина к своему облику.

- Я что-нибудь не увидел?

- Вы прочли раскаяние удрученной души и не поняли ее.

- А там все написано про эту удрученную душу?

- Это не дневниковая исповедь, дорогой товарищ.

- Нет, не все, дорогая товарка, - выпалил Рябинин, распахивая толстую папку. - Полистаем-ка вашу жизнь...

Калязина смотрела на бумаги и ждала - она знала свою жизнь.

- В школе давали подружкам читать детективы, и только те увлекались, как вы сообщали имя преступника.

- Господи, в детство залез...

- Ваш классный руководитель не терпел, одну песню. Вы заказали ее в концерте по заявкам как якобы любимую.

- Когда это было-то...

- Перед поступлением в институт, на юге, вы раздевались на пляже догола, и, пока мужчины на вас смотрели, ваш дружок чистил их карманы. Об этом даже газета писала. Кстати, тогда вы избежали суда как несовершеннолетняя.

- Миновал срок давности.

- Студенткой на вскрытии вы украли с трупа золотую коронку, за что вас чуть не исключили.

- По молодости.

- Вы отказались сдавать экзамен, потому что умер ваш отец. Когда студенты пришли с соболезнованием, дверь им открыл отец.

- Студенческие шалости.

- Мать вы отдали в дом престарелых, хотя имели и деньги, и все условия...

- А это по закону, - перебила она.

- Вы много лет жили одной семьей с гражданином Сивограковым, начальником снабжения, а когда его разбил паралич, то ушли буквально на второй день.

- Это мое дело.

- В прошлом месяце в магазине самообслуживания вы тихонько опустили в сумку соседке по лестничной площадке бутылку коньяка, за что та была задержана как воровка, - с возрастающим злорадством сообщал Рябинин.

- Может быть, хватит?! - не выдержала Калязина.

- Хватит, - согласился он, скорее остановленный своим злорадством, чем ее окриком.

Злорадство - как прущая крапива. Он хотел задержаться на нем, чтобы решить: откуда оно, нужно ли и зачем? Но злорадство, придавая голосу каркающий тембр, уже бросило в лицо Калязиной:

- В этих бумагах описана такая грязная жизнь, что их противно брать в руки.

Он увидел страшное лицо - волевое, надменное, привыкшее повелевать, которое сейчас хотело унизиться. С него и властность не ушла, и лесть уже появилась.

- Сергей Георгиевич, не подшивайте их к делу...

- Уж не просите ли вы у меня помощи? - спросил Рябинин злорадно, все злорадно. - Пусть вам помогает карр-камень.