Анна Малышева: Алтарь Тристана

– Ну, оставайся тогда. – Она не удержалась от улыбки. – Не нарвись только на каких-нибудь сопровождающих нимф сатиров… Хотя кому я говорю! Пока!

– Счастливо! – Стас устремился было к столику с хихикающими девушками, но вдруг опомнился и поднял пакет, прислоненный к ножке стула, на котором только что сидел. – Не забудь, это твое.

– Да что ты? – удивилась женщина. – Впервые вижу. Где ты это взял?!

Она испуганно огляделась, решив, что Стас, по свойственной ему беспечности и широте натуры, прихватил пакет у какого-нибудь замешкавшегося пассажира. Но скульптор ее разуверил в этом, сообщив, что путешествует с пакетом от самого дома.

– Когда я за тобой зашел ехать в аэропорт, ты взяла сумку со стула, а рядом стоял пакет, и я решил, что ты его тоже берешь, вот и прихватил. Да не беда, отвезу обратно! Ключ ведь ты мне оставила, Цирцею кормить, впускать-выпускать.

– Погоди… – У нее сильнее забилось сердце. Расстегнув пластиковые клипсы, на которые защелкивался пакет из плотного полиэтилена, она увидела лежавший сверху свернутый клетчатый плед. Осторожно пошевелив его, Александра обнаружила завернутые в плед книгу и пластиковый футляр с очками. «Это забыла у меня Ирина! Она пришла с пакетом из больницы и бросила его у меня, когда уходила сама не своя… А я и внимания не обратила… Это вещи покойного!»

– Да я отвезу!

Стас порывался вырвать у нее пакет, но Александра, выпрямившись, отстранила его:

– Не надо, возьму с собой. Даже хорошо, что ты его прихватил. Иди, мне и в самом деле пора.

…Все время, пока она проходила регистрацию, паспортный контроль, ожидала посадки, равнодушно глядя на витрины магазинов беспошлинной торговли, ее не покидало ощущение, что она везет нечто запретное, недозволенное, к чему не имеет права прикасаться. Вероятно, у нее было такое напряженное лицо, что таможенник изучал ее паспорт дольше обычного. Наконец, оказавшись в салоне, она уложила сумку на багажную полку и села на свое место, которое было у окна. Пакет Александра поставила у ног, хотя сперва намеревалась разместить ручную кладь иначе. Едва самолет, взлетев, набрал высоту и можно было отстегнуть ремень, она вновь открыла пакет и на этот раз внимательно ознакомилась с его содержимым.

Плед, очки в футляре и книга – издание тридцатых годов прошлого века, тоненькая, в картонной коричневой обложке с истрепанными углами. Больше в пакете ничего не оказалось. Очки и плед Александра бережно уложила обратно. У нее было ощущение, что эти вещи еще хранят тепло тела умершего, память о нем. Хранят лучше, чем наследники, с горечью подумалось ей. Положив книгу на колени, Александра некоторое время сидела, глядя в иллюминатор.

День был ясный. Земля внизу давно превратилась в схему, в мир хотя и полностью готовый к появлению человека, с зеленеющими полями правильной формы, с дорогами и белеющими городами, с мостами через реки, блистающими на солнце, – но без самих людей. Подняв глаза, Александра увидела облака. Она смотрела на них неотступно, и наконец облачная легкая тень мелькнула за иллюминатором. Самолет поднялся над белым полем, развороченным незримым огромным плугом, оставившим глубокие борозды, груды вздыбленной облачной плоти, ямы, в которых виднелась уже почти бесцветная, словно вылинявшая земля.

Тогда Александра раскрыла лежавшую на коленях книгу. Это был альманах советских поэтов. Такой род литературы никогда ее не интересовал. И все же, проглядев оглавление, она невольно остановила взгляд на названии одного стихотворения. Художница изумленно перечитала его раз, другой, желая убедиться, что здесь нет никакой ошибки…

– «Надпись на гробнице Тристана и Изольды»! Александр Кочетков, тысяча девятьсот двадцать девятый год, «Надпись на гробнице Тристана и Изольды»!

Привыкнув говорить с собою вслух, она громко прошептала название, отчего сосед, только что начинавший засыпать, широко открыл глаза и покосился на нее вопросительно. Александра прикусила губу и далее читала молча.