Владимир Рыбин - Убить перевертыша

На платформу они поднялись эскалатором. Короткая лестница, до того неподвижная, сама собой поехала, как только они подошли к ней. И остановилась, когда сошли с последней ступеньки. На платформе было довольно прохладно, и захотелось опять вниз, в душный уют вокзала. Но Сергей знал: нельзя уходить. Поезда в Германии в самом деле хотят с точностью до секунд и стоят самую малость. Одни пассажиры сошли, другие сели, и тут же отправление.

Поезд, бесшумно подкативший к платформе, состоял всего из четырех вагонов. За стеклянными раздвижными дверями купе - шесть мягких кресел. Сергей рассчитывал, что соседи по купе не больно-то дадут болтать словоохотливому соседу. Но вагон, куда они вошли, оказался полупустым, и в купе кроме их двоих никого не было.

- Ганс Грамс, - представился веселый попутчик, расстегивая сумку. И заинтересованно покосился на Сергея. - Красивое имя, не правда ли? Единственное чего-то стоящее, наследство от отца. С таким именем мне бы в артисты. Представляете афиши? Во-от такими буквами...

Сергей в свою очередь назвал себя и сел в мягкое кресло, откинулся к такой же мягкой спинке, закрыл глаза. Подумал, что теперь бы в самый раз отключиться под тихое шуршание вагона. "Пусть себе болтает, а я подремлю". И тут же услышал, как стукнула о стол бутылка, сухо щелкнули пластмассовые стаканчики. И забулькало, запахло знакомо. Вермут, по запаху определил Сергей. И не удержался, посмотрел. Точно, вермут, литровая бутылка с яркой коричнево-красной этикеткой.

- Раньше я не любил русских. Отца убили. Пуля - прямо в лоб...

- Где убили?

- На войне. Город у вас такой, не выговоришь - Днепродзержинск.

- А у меня на войне деда убили. Осколком в живот. Так что нам теперь?..

Ганс заелозил бутылкой по столу.

- Выпьем и помиримся. Прозит!

Он подвинул к Сергею налитый стакан, не дожидаясь, когда тот возьмет его, выпил свое. И Сергей тоже выпил. Вино было ароматным, в меру терпким, успокаивающим, таким, что захотелось повторить. Он подвинул свой стакан вплотную к бутылке, и Ганс понял как надо, налил.

"Теперь пускай мелет, что хочет", - подумал Сергей, откидываясь к спинке кресла. Первое время он слушал, как сосед бессвязно, по-пьяному ругал кого-то, потом...

Потом ему опять привиделась Эмка. Вот чего он никак не ожидал от себя в свои-то тридцать семь - влюбиться. И в кого? В девчонку, на пятнадцать лет моложе. Можно, конечно, чем угодно называть это - увлечением, флиртом, просто беганием озабоченного петуха за молодой курочкой. Но творилось с ним ни на что не похожее. Никаких эротических сновидений. А будто сам собой влез в него образ Эмки и является, когда захочет, томит душу.

Может, это и не любовь вовсе, а колдовство какое?.. С женой Татьяной, во всяком случае, было не так. Он просто хотел ее. Тоже бредил ею, но все в сексуальном плане. А тут до сих пор чувствовал неловкость, когда вспоминал ту единственную близость, которой вроде как и не было. И Эмка ни разу не дала понять, ни словом, ни полсловом. Хотя могла бы и намекнуть. Ведь после того сколько они гуляли по Бремену, взявшись за руки.

Картинки остались в памяти, как врезанные. Вот они идут по знаменитой Betcherstrasse, улочке в сто шагов, считают музеи, театры, галереи, пивные бары, торговые лавки с находящимися тут же мастерскими... Вот стоят в толпе на крохотной квадратной площади, слушают трезвон знаменитых бременских колокольцев. Трезвон так себе, с нашими ростовскими звонами смешно даже сравнивать, но он косится на Эмку и чувствует настоящий восторг... Вот они рассматривают Бременских музыкантов, отлитых в бронзе: на невысоком постаменте у здания ратуши сказочные осел, собака, кошка, петух.

- Многие сейчас идут и едут сюда, как эти Бременские музыканты, говорит Сергей. - За счастьем.

- Это ты о нас с Виктором? - смеется Эмка.

- А что? Виктор, пожалуй, собака, а ты - кошка.

- А ты - петух?

Он замирает. Что это - намек, напоминание? И вздыхает:

- Я, наверное, осел...

И опять Эмка смеется, и ямочки на ее щеках становятся такими, что хочется тут же, прямо сейчас, поцеловать их...

Он очнулся оттого, что услышал знакомое имя.

- Горбачев - вот это человек, хоть и русский. Всех спас...

- Горбачев? Спас? Кого?

- Теперь мы не боимся атомных бомб. Теперь мы, немцы, объединились.

- Вас-то он спас, а мы который год не отчихаемся.

Фраза эта очень заинтересовала Ганса. Глаза его заблестели, он открыл рот с явным намерением начать политическую дискуссию. Но тут в коридоре послышались тяжелые шаги, громкие голоса. Стеклянная дверь с треском распахнулась и в купе втиснулся здоровенный немец с красным ремнем через плечо - контролер. Другой остался в коридоре, вел он себя так, будто стоял на стреме, - то и дело крутил головой направо-налево. И началась молчаливая, холодная, даже обидная своей механистичностью процедура проверки билетов. Вел себя контролер настолько строго, что Сергей на всякий случай достал паспорт, положил на стол.