Линкольн Чайлд - Две могилы

Лоример ждал, скрестив руки на груди, все его чувства были напряжены. Он стоял совершенно неподвижно, зная, что с того самого момента, как он вошел в отель, за ним следят скрытые камеры наблюдения. Эта мысль немного порадовала его. Позже, просматривая записи, охранники скажут примерно так: «Ну и франт этот парень!» или «С каким вкусом он одевается!». Они будут восхищаться им. Возможно, его фотография даже попадет в газеты.

Однако сейчас камера наблюдения была прямо над его головой, и Лоример находился в ее мертвой зоне.

Он не спешил, выбирая удобный момент. А затем, дождавшись, быстро зашагал по коридору. В то самое мгновение, когда он подошел к номеру 1422, дверь открылась, и женщина в купальном халате наклонилась, чтобы поднять с пола «Уолл-стрит джорнал». Двигаясь в том же темпе и не делая лишних движений, Лоример обхватил рукой шею жертвы и сжал так, чтобы она не могла проронить ни звука, одновременно заталкивая ее в номер. Левой рукой он закрыл за собой дверь на цепочку.

Женщина сопротивлялась, пока он тащил ее по ковру в глубину комнаты. И ему нравилось ощущать, как напрягаются ее мышцы в попытке оттолкнуть его, как расширяются легкие, когда она пытается закричать, как изворачивается все ее тело, стараясь высвободиться из захвата. Она была настоящим бойцом, не то что эти жирные старухи в лифте. В этом смысле ему повезло. Приблизительно тридцати лет, красивые светлые волосы, никаких обручальных колец. Халат распахнулся, позволяя полюбоваться тем, какой ее создал Господь. Лоример продолжать сжимать ее шею, пока женщина не прекратила бесполезное сопротивление.

Тогда он чуть ослабил захват, ровно настолько, чтобы она могла вздохнуть, но недостаточно, чтобы позвать на помощь. Лоример позволил ей сделать глоток-другой воздуха и снова сдавил горло.

Они стояли посреди запертого номера. Женщина, прижатая спиной к его груди, задрожала всем телом, ее ноги подкосились от ужаса, и она начала сползать на пол.

— Стоять прямо, — скомандовал Лоример.

Она подчинилась, как послушная девочка.

— Это займет всего лишь минуту, — произнес он.

Он должен был сделать это, он хотел это сделать, но в то же время в глубине души жаждал продлить божественный момент власти над другим человеком, согревающее сердце ощущение чужого страха. Несомненно, самое замечательное чувство на свете. Его любимое чувство.

Однако нужно было выполнить свою работу.

С легким сожалением он вытащил из кармана маленький, остро заточенный перочинный нож. Вытянул руку и быстрым, почти ритуальным движением воткнул лезвие в горло. Задержал его на короткое, мучительно сладкое мгновение, слушая, как разрывается трахея. Затем резко полоснул, разрезая сонную артерию, точно так же, как режут свиней. Когда женщина забилась в агонии, он оттолкнул ее и отступил на шаг. Она повалилась вперед, в противоположную от него сторону, и кровь тоже хлынула в правильном направлении. Было бы неприятно испачкать такой замечательный костюм, очень неприятно. Кое-кому это не понравилось бы.

Она ударилась головой о ковер, не очень громко. Соседи снизу могли бы подумать, что это просто уронили стул. Альбан с большим интересом наблюдал за конвульсиями, пока смерть не победила и жертва не истекла кровью.

Он опять посмотрел на часы: семь часов сорок минут. Schön [20]. 20 Прекрасно (нем.).

Опустившись на колени, как для молитвы, он вытащил из кармана кожаный футляр, раскрыл его, положив на ковер, достал необходимые инструменты. И принялся за работу.

Было бы неплохо успеть к восьми часам в «Старбакс» и насладиться чашечкой двойного латте.

… Наконец все становится ясным, и мужчина криво усмехается. Он снимает пистолет с предохранителя и прицеливается.

— Auf Wiedersehen [21] До свидания (нем.). , — произносит он.

Усмешка становится еще шире. Он наслаждается моментом.

Девушка что-то ищет в своей сумке, находит и судорожно стискивает:

— П одождите… документы. Они у меня.

Мужчина с сомнением смотрит на нее.

— Б умаги… Лауфера, — наугад называет она имя, мельком увиденное на одном из документов.

— Э того не может быть. Лауфер мертв.

Выражение беспощадной уверенности на лице нациста сменяется озадаченностью, тревогой.

Ее пальцы сжимают пачку писем, едва не разрывая их. Она приподнимает документы над краем сумки, ровно настолько, чтобы стала видна черная свастика на фирменном бланке.