Ростислав Самбук - Жаркий июль

- Понимаю, но вряд ли смогу чем-нибудь помочь. Он уходил на работу в полдень и возвращался поздно. Ужинали - и спать. Людей, с которыми общался, ищите в доме культуры.

- Резонно, - согласился Дробаха, - мы так и сделаем. Но у вас есть телефон - никто не звонил Пашкевичу?

- Нет.

- А он сам?

- Иногда. Чаще всего на работу. Хотя... В день моего приезда разговаривал по междугородному телефону.

- Почему так считаете?

- Мы хотели устроить хороший ужин, попрощаться с Григорием, и я пошла в гастроном. Возвращаюсь, а он разговаривает, не слышал, что я вошла, кричит в трубку: "Девушка, не разъединяйте, дайте договорить..." Но ничего не вышло, бросил трубку и тут увидел меня. Немножко смутился, я и спрашиваю: "С кем разговаривал?" - "А-а, говорит, деловой разговор с районом".

- С районом? - переспросил Дробаха, искоса поглядывая на меня. - В день вашего приезда? Тридцатого июня?

- Тридцатого июня, - подтвердила Коцко.

Я без слов понял Дробаху и вышел в ординаторскую.

Позвонил Кольцову и попросил срочно выяснить, с кем разговаривал Пашкевич по междугородному телефону из квартиры Коцко. Вернувшись в кабинет, увидел, как улыбается Дробаха, расспрашивая о подробностях ее знакомства с Пашкевичем. От его предыдущей сухости не осталось и следа, глаза светились сочувствием, казалось, он сейчас погладит Коцко по головке. И она, растроганная этой прокурорской доброжелательностью, размякла и отвечала, нисколько не таясь.

Я чуточку позавидовал этому Дробахиному умению расположить человека к себе, хотя, честно говоря, улавливал в его тоне и фальшивые нотки, но я слушал их разговор, так сказать, со стороны, а Галина Микитовна снова переживала историю своей неудачной любви, и ей было не до психологических наблюдений.

- На другой день мы встретились в парке и долго сидели на скамейке, рассказывала она. - У него был транзистор, слушали музыку, разговаривали, он говорил, что чувствует себя как юноша, у которого в жизни все впереди, ну, который делает первые шаги и счастлив, что в начале этой дороги встретил меня...

"Вот гусь! - не без злости подумал я. - Трепач проклятый, нах-хал! Посмотрим, как ты запоешь, когда попадешь в наши руки!"

Резко зазвонил телефон, я снял трубку и услышал голос Кольцова.

- Приятная новость, старик! - весело начал Саша. - Ты меня слышишь? Так вот, тридцатого июня по телефону Коцко велся разговор со Львовом. Понимаешь, старик, Пашкевич определенно говорил со своей Марусей.

- Номер телефона львовского абонента? - нетерпеливо спросил я.

- А тебе хлеб, так сразу с маслом и с медом! - В голосе Кольцова прозвучали укоризненные нотки. - Думаешь, я не поинтересовался? Ничего не вышло, разговаривали из почтамта.

- Жаль, - пробормотал я.

- И все же в этом разговоре что-то есть. Желаю успеха.

Кольцов положил трубку.

Дробаха вопросительно посмотрел на меня.

- Львов, - объяснил я. - Тридцатого Пашкевич разговаривал со Львовом.

- Поехали, - решительно встал следователь. - А вам, Галина Микитовна, большое спасибо.

Мы вышли на улицу, и Дробаха категорическим тоном сказал:

- Придется вам, Хаблак, разрабатывать львовскую версию. Вылетайте первым же рейсом. А я еще попробую поговорить с сотрудниками Пашкевича. Потом - в Киев. Будем держать связь по телефону.

На улице было жарко, откровенно говоря, ехать на аэродром не очень хотелось, да что поделаешь: приказ есть приказ, и Дробаха в конце концов прав: кому же, как не мне, лететь во Львов.

Я подумал, что Марий на этой Пекарской улице может быть не один десяток, даже сотня, и возиться с ними придется долго, - работа эта черная, неблагодарная, вообще не исключено, что никаким Пашкевичем там, может, и не пахнет.

Однако если Пашкевича во Львове нет, должен же где-то обретаться, и мы не успокоимся, пока не задержим его.

5

Самолет пробежал по бетонной дорожке, затормозил и начал разворачиваться к зданию аэропорта. И в это время хлынул дождь, чистый и теплый летний дождь, какие часто бывают в Прикарпатье. Горы загораживают путь тучам, они останавливаются и проливаются обильным дождем. Летом тут всегда яркая зелень, и травы в предгорьях вырастают по пояс.

Но мне сейчас ни к чему ни травы, ни то, что дождь в начале июля считается золотым: я не взял с собой плаща, а надо было добежать от самолета до аэропорта.

Я тянул до последнего, наконец уже и стюардесса просеменила по пустому проходу, бросив вопросительный взгляд в мою сторону, лишь тогда я подхватил свой "дипломат" и выскочил на летное поле.