Лев Гроссман - Кодекс

Пока Эдварда не было, Маргарет приготовила в кювете из нержавеющей стали растворитель клея. Теперь она быстро смочила губкой края двух картонок бывшей обложки и нанесла на них густую белую пасту. Выждав минуту, чтобы картон как следует пропитался, она соскребла пасту и начала отделять форзац от картона узким шпателем. Обработала все четыре стороны, сняла форзац и торопливо промокнула смятой бумагой то, что внутри.

Когда она убрала промокашку, они увидели перед собой первую страницу кодекса.

Он так долго искал его, что уже не думал о кодексе как о материальном предмете, который можно увидеть, потрогать, наконец, почитать. Кодекс в его воображении стал чем-то из мультика «Скуби-Ду» — мистическим фолиантом, парящим в воздухе под звуки небесной музыки, озаренным изнутри нездешним зеленым светом и перелистываемым незримой рукой. Теперь он лежал перед ним на столе, мокрый, раскрытый и беззащитный, как новорожденный младенец.

Эдвард не ожидал, что он будет так прекрасен.

Страница была не особенно велика, чуть побольше стандартного формата бумаги для ксерокса. От нее шел сладкий, сырой мускусный аромат. Маргарет предупредила его, что пергамент мог повредиться, и лист с трех сторон действительно окружала густо-коричневая, точно обгорелая кайма, но внутри сохранился первоначальный крапчатокремовый цвет. Теннисон был издан большим форматом, и тому, кто прятал страницу в переплет, не пришлось ее складывать. Ее покрывали две колонки убористого рукописного текста, безупречно выровненные по вертикали и горизонтали, точно на компьютере. От краев текст отделяли широкие поля. Чернила, когда-то, видимо, черные, с годами приобрели оттенок красного дерева. Заглавные буквицы и заставки алели или отливали золотом.

Плотный почерк больше всего напоминал колючую изгородь или завитушки чугунной пожарной лестницы. Эдвард не мог прочесть ни слова, но когда он смотрел в одну точку, каракули постепенно начинали принимать очертания знакомых букв. Текст мерцал перед его глазами, обещая вот-вот открыться, и не открывал ничего. Словно шахматные задачи, которые он щелкал как орехи в семь лет, а теперь, встречая их в газете, не понимал ни единого знака. От жгучего желания узнать, что здесь написано, у Эдварда щипало глаза, но кодекс не поддавался — его смысл будто кристаллизовался и застыл в слепящей темноте этих строк.

Заглавную Y на середине левой колонки писец превратил в миниатюру: крестьянин, несущий по снегу охапку хвороста, согбенный под своей ношей, как под гнетом невыносимого горя.

— Выглядит как подлинник, — с клинической трезвостью проронила Маргарет, и Эдвард, вздрогнув, вернулся к реальности. Сколько времени он простоял так, тараща глаза на эту страницу? Маргарет храбро взяла находку в руки, но ему показалось, что пальцы у нее немного дрожат. — Необычайно тонкий веллум. Нужен микроскоп, чтобы убедиться, но это, видимо, кожа нерожденного теленка.

— Нерожденного?

— Веллум делали из шкурки коровьего эмбриона, и такой пергамент высоко ценился.

Снова занявшись смачиванием и промоканием, она извлекла из того же переплета вторую страницу, а затем третью. Если она и чувствовала, как наэлектризован Эдвард, ее методические, неторопливые действия этого не выдавали. К девяти часам она закончила с Теннисоном. В общей сложности там было спрятано шесть пергаментных листов, совершенно целых, хотя и с пятнами. Теперь они, разложенные на бумажных полотенцах, сохли на постели Маргарет. В паре мест чернила прошли через пергамент насквозь — чернильный орешек, неправильно растворенный, обладает сильным коррозионным действием, объяснила Маргарет. Пока она их раскладывала, Эдвард рассмотрел, что каждый лист согнут пополам и исписан с обеих сторон, то есть состоит из четырех страниц. В середине, там, где книга когда-то сшивалась, были проделаны дырочки.

Вокруг стула Маргарет валялись четыре банки из-под диетической «колы». Когда футон заняли, сидеть стало больше не на чем, и Эдвард устроился на потрескавшемся кухонном линолеуме, прислонясь к жужжащему холодильнику и упершись ногами в стенку. Помочь он ничем не мог, об уходе и не помышлял. Особых развлечений эта квартира не обеспечивала. Единственное большое окно над футоном выходило на задворки ресторана, где работники-мексиканцы выплескивали помои под звуки национальной музыки. Маргарет, которую он видел со спины, бесперебойно резала и смачивала. Волосы она стянула в хвост розовой резинкой, но несколько прядок выбилось.