Лев Гроссман - Кодекс

Итак, все рыцари выстроились в очередь, и все потерпели неудачу, а затем настал черед Ланселота. Он знал, что и у него ничего не выйдет, а его греховность станет общим достоянием, но выбора у него не было — хочешь не хочешь, а попробовать надо.

В машине сделалось жарко. Эдвард поднял окна и стал шарить по доске, ища, где включается кондиционер. Маргарет протянула руку и включила его.

— И тут произошло неожиданное. Когда сэр Ланселот возложил руки на сэра Урре, раны зажили. Бог простил Ланселота и позволил ему совершить чудо. Никто другой этому не удивился, но Ланселот-то знал, что Бог пощадил его вместо того, чтобы унизить. Никогда ему не стать лучшим на свете рыцарем — это Бог позволил ему на минуту притвориться им. Ланселот не вынес этого и заплакал. «И сэр Ланселот разрыдался, — пишет Мэлори, — словно побитый ребенок».

Эдвард объехал лежащую на дороге сухую ветку.

— Ну, сэр Урре, положим, от этого только выиграл. Как вы думаете, почему книжной полке присвоили его имя?

— Кто знает? — Маргарет слегка улыбнулась, словно утаив что-то про себя. — Это хорошая история. Не все обязательно должно что-то значить.

Эдвард не помнил уже, когда в последний раз выбирался за город. Пряные запахи травы, полей, смолы и сена омывали его, как теплая ванна. Глаза заслезились, и он от души чихнул. В естественном солнечном свете, не загороженном небоскребами и проводами, все смотрелось чище, ярче, фактурнее и кинематографичнее. На том берегу Гудзона отливали густо-красным морщинистые утесы. На ясном небе виднелось лишь одно декоративное перистое облачко. «Контур» несся мимо кукурузных сушилок, сельских церквей, универмагов, мимо площадки с заржавевшими плугами.

Эдвард посмотрел на спящую Маргарет. Ее бледный профиль выделялся на зеленом размытом фоне пейзажа — длинный загнутый нос, опущенный уголок губ, изящная шея с единственной коричневой родинкой. Даже в жару она не отказалась от своей обычной униформы — майки с жакетом. Эдвардом овладело теплое чувство. Он будет оберегать ее, пока она спит.

С дороги 87 он свернул на 116-ю и пересек реку по железному мосту, выгнутому дугой над голубыми водами. Когда он остановился на красный свет, Маргарет почувствовала перемену и открыла глаза. Она подняла очки на лоб и потерла лицо руками.

— Извините, — проговорила она сквозь пальцы, — заснула нечаянно.

— Ничего. Ночью это вам пригодится.

— Да.

Она достала из сумки другую книгу и с невероятной скоростью зашуршала страницами.

— Вы правда думаете, что она может быть там? — Эдвард выступал в амплуа младшего братца, нипочем не желающего заткнуться. — Как вы оцениваете наши шансы?

— Трудно сказать. — Она раздраженно перевернула очередную страницу. — Достаточно скоро мы это выясним.

— Ну да, но…

— Вы действительно хотите знать? Нет, я не думаю, что она там. И знаете почему? — Маргарет заложила книгу пальцем — ей, видимо, требовалось выговориться. — Слишком уж она модерновая. В средние века люди относились к книгам не так, как мы. Мы читаем для удовольствия, для того, чтобы уйти от окружающего нас мира, а для них книга была делом серьезным. Во времена Гервасия книги читали в духовных, просветительных, морализирующих целях. Книги были сосудами Истины. Художественную вещицу вроде «Странствия», написанную исключительно для чтения наедине, для собственной утехи, сочли бы безнравственной, если не прямым орудием сатаны.

Во Франции тогда только что появилось зловредное новшество — рыцарский роман. Эскапизм чистой воды: рыцари в доспехах, странствия, приключения и прочее в этом роде. Все это было хорошо для французов, но в Англии пока не привилось. Для англичан мысль о беллетристике, об использовании книги для перехода в другой мир, была совершенно новой. Это казалось чем-то диким, запретным, разновидностью наркотических грез. Подтверждение вы найдете у Чосера. В «Книге о королеве» [46] В английском оригинале поэма называется «Книга о герцогине». Чосер написал ее в память о Бланш, супруге герцога Гонтского. есть место, где автор, лежа в постели, читает историю греческой царицы, потерявшей своего мужа. Повествование так захватывает его, что он путает вымысел с реальностью:

Художественная литература, новинка свежая и опасная, смешивала все границы между явью и фантазией. Эдуард III завел у себя настоящий Круглый Стол в подражание королю Артуру, а Мортимер, любовник его матери, и вовсе выдавал себя за потомка славного короля. Видит Бог, четырнадцатый век в Англии был идеальным временем для желающих уйти от реальности. Война, бубонная чума, падеж скота, голод, бесконечные дожди, гражданские волнения — чуть ли не худшее время и место для жизни за последние две тысячи лет. Небольшая доза эскапизма была бы вполне понятна, но я знаю Гервасия. Он был не такой человек, чтобы заниматься сочинительством подобного рода.