Елена Ткач - Седьмой ключ

И тут Вера вдруг поняла, что этот простой ее жест, — подняла с пола и прочла листочек бумаги, — перевернет ее жизнь. Поняла, что и автор письма, и его адресат уже входят в ее судьбу, отстоящую от их времени на несколько поколений. Они здесь, они рядом, да что там — они уже ведут ее за руку!

Немыслимая для Подмосковья жара пылала уже с неделю, как Сергей Алексеевич перебрался на дачу. От солнца, которого не любил, его спасало одно — сирень. Участок сестры весь зарос раскидистыми, густыми кустами сирени. Он был не слишком ухожен — этот участок. Ни грядок, ни смородины, ни крыжовника — только сирень, жасмин, да старые яблони. И когда Сережа рано утром спускался с крылечка в сад и шел с полотенцем через плечо к допотопному умывальнику, в лицо ему веяло облетающим цветом яблонь — по жаре деревья цвели недолго, лепестки пеленой устилали тропинку, и Сергею становилось неловко от этой первозданной весенней щедрости. Он подставлял ладонь, и бело-розовая манна небесная бесшумно и нежно касалась кожи. И тогда застывал Сергей и стоял один посреди цветущего сада, и что-то детское, давно позабытое оживало в нем.

Здесь, на даче он все время пил чай. Пил и потел. Чай бодрил, не давал раскисать. Вставал в семь — слишком рано, пожалуй, для праздного дачника. Он и рад бы отсыпаться подольше, но долгожданная возможность порисовать буквально стаскивала с кровати. И дело было даже не в том, что сад ранним утром весь светился лучистым прозрачным светом, а свет для художника драгоценен… Дело было в другом — соседи! С соседями Сергею крупно не повезло — сущее наказание. Приехали они всего пару дней назад, но за эти два дня Сережа просто извелся. Не участок, а столпотворение вавилонское! Помимо совершенно дикого отпрыска, который, кажется, мог издавать только нечленораздельные выкрики, на участке обитали две неумолчно лающие собаки, истошно визжащая морская свинка и непрестанно поющая мама. Глава семейства наезжал сюда по вечерам, после работы и, появившись, немедленно врубал кассетник на полную мощь, чтобы перекрыть лай и визг, а также зычный голос своей дражайшей супруги, и весь обращался в слух. Покончив с ужином, он переносил кассетник в беседку, что была у Сережиного забора, и сидел там до темноты, попивая пивко. Утром, когда он уезжал, магнитофоном завладевал сынок Боренька. Правда, тому хватало, как правило, пары часов, чтобы насладиться совершенно убойной музыкой, — парень садился на велосипед, исчезал, появлялся с целой оравой дружков и тут начиналось нечто уж совсем несусветное…

Когда Сережа вставал перед этюдником, ему казалось, что все эти люди — все, которые жили здесь, на дачах, и вся их живность — и собаки, и кошки, и даже соседская свинка, собираются у него за спиной и подглядывают через плечо. Рука у него то и дело сбивалась, а краски при смешивании давали совсем иные оттенки, чем те, которые он рассчитывал получить. Сергей понимал, что это пройдет, он потихоньку войдет в работу, сумеет внутренне отстраниться от назойливых проявлений внешнего мира, как и от собственных страхов… Однако хрупкое равновесие чувств, нарождавшееся здесь, на даче, нарушалось, едва начинался гомон на соседнем участке. Что поделаешь? Вот Сереже и приходилось вставать так рано, чтобы выкроить часа два для работы, пока не пробудились соседи. Он, конечно, мог взять свои краски и кисточки и отправиться в лес, на речку… да мало ли еще куда! Так нет… Дело в том, что войти в работу, ощутить все ее волшебство, как бы заново почувствовать живопись ему хотелось именно тут, на участке. Почему? Он не смог бы ответить… Может, подсознательно хотелось превозмочь обстоятельства, волевым усилием оборвать черную полосу неудач… Как знать? Ведь он был очень упрямым — Сережа. Раз настроился рисовать на участке — значит, будет там рисовать, несмотря ни на что.

Да, может, и так… Только это не слишком-то получалось. В общем, смутно было у него на душе. Но зато эти два часа ранним утром!.. Он — и сад, и сирень, он — и май! И никто поутру не мог его потревожить.

— Здравствуй, мое одиночество! И да здравствует замок на калитке и ветхий забор! Ты, забор, окружаешь мои владения — восемь соток свободы! На два часа… А если эти дикие соседи уедут на море, — может такое случится? — тогда весь день мой! Ползком, ползком, тихим шагом, ступень за ступенью, мазок за мазком я проникну в тебя — мое заколдованное, желанное мое пространство — живопись! Слышишь, мир, я иду!