Елена Ткач - Седьмой ключ

— И долго нам залегать?

— Поживем — увидим… Экая нетерпеливая! Ты пока свое дело делай.

— Это какое-такое дело?

— То, которое здесь начала, с которого заново в себя поверила. Роман свой! Машинка пишущая есть у меня — мужа моего, Паши. Две у него — одна в городе, другая здесь. Вот сиди и пиши. Сама говорила, мол, творчество — это и есть то главное, что нас объединяет и вызывает огонь на себя. Его-то бесы и боятся как черт ладана! Они сломать этот дар в нас хотят, а мы, знай себе, — потихонечку… Полегонечку… Стежок за стежком, слово за слово. Так и выберемся. Только ты ничего не бойся. Этого-то они и добиваются — страха, душевных судорог, чтобы сердце зашлось.

— Да, пожалуй, права ты, — Вера задумалась, навалясь грудью на подоконник и вглядываясь в противоположный берег реки, на котором паслись козы. — Все, что от Бога, прогоняет страх, проясняет душу. А именно этого они не хотят, именно от этой ясности и тянут в сторону. Значит, думаешь, главное — не бояться?

— Я в этом уверена. Что бы ни было — не дать себя на страх подловить. Я понимаю — легко сказать! И все-таки это возможно.

— Славная ты моя! — Вера поднялась, присела на корточки подле подруги и прижалась щекой к ее руке, лежавшей на животе, мерно вздымавшемся в такт дыханию.

— С тобой так хорошо, так легко. И откуда в тебе спокойствие это? В наши-то дни! И без детеночка в животе с ума сходишь…

— Он меня защищает, — улыбнулась Ксения. — Силы дает. Он — меня, я — его. Ой, вот опять!

— Что опять?

— Толкается! Знаешь, это так странно… Он еще даже солнца не видел, а уже борется, уже действует… живет!

— Он у тебя не иначе боксером будет.

— А может, это она? — рассмеялась Ксения.

— А ты не знаешь? На ультразвук не ходила? Сейчас пол ребенка определяют…

— Не хочу. Вот родится — тогда и узнаю…

— А когда?

— А августе. Где-то к концу… Месяца полтора осталось.

— Ох, Ксенечка, какая же ты смелая! Я бы так не смогла. Полтора месяца до родов, а она одна на даче без телефона живет! Да и врача нет поблизости…

— А я не одна — со мной Лёна. Да и вы тут, чего ж волноваться? Ведь главное — не то, что вокруг, а то, что внутри. Ясно ли на душе?.. А мне тут спокойней. Душно в городе, сама знаешь. И в прямом и в переносном смысле.

Их беседу прервал запыхавшийся Алеша.

— Теть Вер, теть Ксень, мне к маме в больницу пора. Девочкам можно со мной?

— Лучше не надо, Алешенька, — за двоих ответила Ксения. — Дело — к вечеру, пропусти один день. Давайте договоримся: выходить из дома только с утра. На ночь глядя — ни-ни… День сегодня выдался суматошный: переезд, твоя злополучная поездка на станцию… Завтра с утра и поедешь — мой велосипед возьмешь. А девочки со мной в магазин отправятся, мне их помощь нужна.

На том и порешили. И дни потекли за днями. Девочки помогали Ксении по хозяйству, Алеша большую часть дня проводил возле матери — его бабушке стало лучше и ее перевезли в город. Там за ней присматривала Алешина тетка — двоюродная сестра Елены. А он садился на Ксенин велосипед и через пятнадцать минут уже въезжал на горку, где приютилось приземистое деревянное здание местной больницы. Елена вскоре пошла на поправку — врачи говорили, удар прошел по касательной, скользнув вдоль черепа. Чуть выше виска имелась небольшая трещина. Лечащий врач Елены шутил, что она родилась в рубашке: на полсантиметра ниже — и все — даже операция уже не спасла бы! Он боялся, нет ли внутричерепной гематомы — опухоли на мозге. Но слава Богу, рентген показал, что нет… Через неделю Елена могла уже говорить и встречала сына слабой тенью улыбки. Сама она была похожа на призрак. Алеша садился рядом, брал ее за руку и рассказывал обо всем происшедшем за день в домике на берегу. Пересказывал их долгие разговоры после вечернего чая, догадки, сомнения… И Елена легким пожатием пальцев отвечала ему. Он никогда еще не говорил с матерью о сокровенном, о том, что так волновало его — о мире невидимом, о душе, силах зла… Как оказалось, все это задевало Елену не меньше, чем его самого. Она пыталась приподняться на своей неудобной железной кровати, глаза разгорались, словно ей передавалось Алешино возбуждение. А он радовался этому пониманию и говорил, говорил… А иногда, неожиданно для себя, начинал читать ей стихи. Свои и чужие. И теперь, когда ничто ее не отвлекало, как она слушала!

Ему велено было возвращаться до наступления сумерек, но он частенько засиживался возле матери, а потом сломя голову летел под откос с горы, когда поселок уже пустел — фабричные рано ложились. Пересекал мостик над Клязьмой, сворачивал влево, проезжал окраину Свердловки с колдобинами и сараюшками, и летел что есть сил сквозь туман, сгущавшийся над береговой поймой. Несмотря на довольно высокий берег, Клязьма весной разливалась и затопляла широкую ровную луговину, на которой среди строящихся коттеджей стоял домик Ксении. От этого весеннего половодья трава все лето сохраняла сочную свежесть, зеленая луговина сплошь поросла цветами, и девчонки не уставали тащить в дом полевые букеты. И каждый раз влетая на сумеречную луговину, начинавшую подергиваться влажным туманом, Алеша чувствовал себя так, словно впервые здесь оказался, и велосипед его замедлял ход, вплывая в неведомое…