Елена Ткач - Седьмой ключ

Деревянные руки, деревянные ноги — топ-топ по бетонке, впереди поворот налево. Голова вот-вот разорвется, как воздушный шарик, налитый водой. Топ-топ, голова цела, боль пройдет, здесь прямо, потом направо. Открыть калитку, войти в дом, взять лист бумаги, топ-топ, вот дошел. Краски и кисти. Этюдник поставить ближе к кустам, чтобы падала тень. Вот так.

Так же механически, как и шел, он установил этюдник в нужном месте, которое выбрал с ходу, не думая — продолжая выполнять заданную программу. С минуту неподвижно постоял перед этюдником, потом аккуратно сложил свои кисти и лег на траву. Стоп-машина! Сознание окончательно выключилось, Сережа заснул.

Нет, это был не сон…

Сережа лежал с закрытыми глазами, и в сознании его начала постепенно проявляться цветная картинка. Краски сначала казались ему размытыми, изображение стертым, но мало-помалу оно становилось отчетливее, а контуры насыщались цветом. Это было похоже на проявку цветной фотографии.

Минут через десять Сережа поднялся, действуя все так же автоматически, и взялся за кисти и краски. Он старательно, стремясь быть по возможности точным, наносил на чистый лист бумаги привидевшееся изображение. Его рука, сжимавшая кисть, работала быстро и четко, но прежней легкости, вдохновения в работе не ощущалось. Раньше, стоя перед этюдником, он волновался, вздыхал, подправлял написанное, а порой откладывал кисть, глубоко задумывался и потом набрасывался на оживающий лист бумаги с таким пылом, как будто боялся, что кто-то отнимет у него краски, помешав воплотить задуманное… теперь же он никуда не спешил, не раздумывал и не медлил, а просто ровно и тщательно наносил краски с таким бесстрастием и спокойствием, как-будто этот процесс его нисколько не волновал. Это были скорее действия чернорабочего, целый день обтачивающего на станке одинаковые болванки, только не работа творца, художника…

На бумаге постепенно появлялся силуэт молодой хрупкой женщины в узко приталенном платье с глубоким вырезом. Ее темные волосы были зачесаны на пробор и плавной дугой обрамляли лицо, открывая только мочки ушей, в которых были вдеты тяжелые серьги с сапфирами. Она стояла, облокотившись о перила веранды, пристально глядя куда-то вдаль, при этом во взоре ее не отражалось никаких чувств — ни печали, ни радости, ни ожидания — в нем была… пустота! Даже не верилось, что такие прекрасные глаза могут быть столь пустыми и невыразительными… Только поза ее, фигура выражали скрытое напряжение, точно была она камнем, готовым вот-вот вылететь из пращи.

А за спиной девушки стоял человек. Он был в черном сюртуке и темных перчатках, горло было повязано отблескивающим на свету шелковым шейным платком, заколотым булавкой с кроваво-красным рубином. Человек этот возвышался над замершей девушкой как скала, и все черты его были словно каменные — крупный нос с горбинкой, резко выдающиеся скулы и волевой властный высокий лоб. Его глаза, пристально глядящие исподлобья прямо перед собой, казалось, пронизывали насквозь, этот взгляд пугал и отталкивал, но в то же время от него невозможно было оторваться… Точно всякий, кто попадал в поле этого взгляда, оказывался в ловушке.

Закончив свою работу, Сережа замер, отведя в сторону руку, сжимавшую кисть, постоял с полминуты, не двигаясь, и как подкошенный упал на траву. Словно кончилось действие заведенной пружины… Только на сей раз, похоже, это был настоящий обморок.

Едва это произошло, на землю упали крупные редкие капли, и вскоре дождь разошелся вовсю, размывая краски не успевшей высохнуть акварели…

Прибежавшая вскоре Манюня и застала эту картину: отца, ничком лежавшего на траве без признаков жизни, и размытую акварель. Она попыталась поднять его, он он был слишком тяжел для ее детских силенок. Девочка закричала, принялась звать на помощь, но вокруг все как вымерло — дачники попрятались по домам. Недолго думая, Маша оседлала велосипед и помчалась к Дальнему озеру — к Вере с Веткой — единственным близким ей людям в здешних краях… От смятения и испуга она не догадалась кинуться в сторожку и вызвать по телефону «скорую помощь»…

— Сереженька, я вам еще чайку подолью, вам надо хорошенько прогреться, — Вера хлопотала возле Сергея, стараясь растормошить, но это не слишком ей удавалось: он только молча кивал в ответ и натянуто улыбался.

Едва запыхавшиеся Вера с Манюней склонились над ним, он открыл глаза и, застонав, приподнялся на локте. Они помогли ему встать и повели в дом, поддерживая с обеих сторон. Бледная испуганная Манюня суетилась возле отца, причитая: «Папочка, ох папочка, что с тобой?» — пока Вера не велела ей помочь отцу переодеться во все сухое, чтобы хоть как-то помочь девчонке переключиться и справиться со своим страхом.