Павел Саксонов - Можайский — 4 - Чулицкий и другие

«В той бандероли содержались сухие реактивы для ухода за специфической оптической линзой проектора. Семен Яковлевич обязался высылать новые порции с определенной периодичностью: срок годности у этих реактивов невелик, поэтому сделать существенный заблаговременный запас их невозможно».

И снова я был разочарован.

— Но имя-то, имя! — все же решил попытаться я. — Имя отправителя вас не удивило?

Павел Александрович буквально расплылся в улыбке:

«Отправительницы, хотите вы сказать!»

— Да!

«Акулины Олимпиевны?»

— Ее самой!

«Нет, не удивило».

Зато удивился я:

— Похоже, Павел Александрович, вы эту барышню знаете!

Профессор тут же согласился:

«Эта, как вы говорите, барышня — медицинская сестра на добровольных началах. Работает из благотворительных соображений. В частности, насколько мне известно, в Обуховской больнице. Но для меня важнее то, что Акулина Олимпиевна — давнишняя знакомица Семена Яковлевича и не раз и не два выполняла различные его поручения по части всяческих добрых дел».

Я вздохнул:

— Да уж, добрых…

Впрочем, как вы понимаете, господа, я еще ничего конкретного об этой девице не знал, за исключением того, что она играла какую-то роль и при Кальберге, выступив в качестве лица, убедившего Некрасова-младшего в «подлинности» трупа его якобы сгоревшего в пожаре дядюшки.

— А Кальберга вы знаете? — спросил я.

«Это того, который барон?»

— Именно.

«Доводилось встречать».

— Не вместе ли с Акулиной Олимпиевной?

«И с нею в том числе. Но я опять не понимаю: что в этом странного? Молжанинов и Кальберг, если я, конечно, ничего не путаю, давние приятели и даже деловые партнеры! Почему же Акулине Олимпиевне…»

— Хорошо, хорошо! — перебил я профессора, решив, что с этой стороны ничего разузнать не получится. — Остается письмо.

«Мальчик…»

— Нет-нет! — я отмахнулся от «мальчика». — Не это письмо, а другое. Полученное вами раньше: с наложенной ценностью. Помните?

И вновь подобревший было Павел Александрович стал настороженным, что выразилось во вновь отяжелевшем взгляде и нервных движениях руки, пальцы которой собрали в пригоршню спускавшиеся с затылка на воротник волосы.

«Это — конфиденциальное письмо», — сухо ответил он, не добавив ничего больше.

Я настаивал:

— В расследуемом мною деле нет ничего конфиденциального. Вам придется рассказать.

«Уверяю вас, милостивый государь, — профессор явно решил не сдаваться без боя, — если бы я полагал, что это письмо имеет хоть какое-то отношение к вашему делу и может пролить на его обстоятельства хоть какой-то свет, я, разумеется, сию же секунду…»

— Позвольте мне решать, что может, а что не может оказать мне содействие!

«Вы не имеете права…»

— Ошибаетесь, — перебил я профессора и самым вульгарным образом наставил на него указательный палец. — Не только право имею, но и прямую обязанность. Вопрос лишь в том, где именно — здесь или в моем кабинете — я как реализую данное мне законом право, так и выполню им же возложенную на меня обязанность!

Павел Александрович отшатнулся, вжавшись спиной в спинку стула. Его лицо пошло пятнами гнева:

«Милостивый государь! — воскликнул он. — Что вы себе позволяете! Я жаловаться на вас буду! Я — …»

Я снова решительно его перебил:

— Мне хорошо известно, кто вы и что вы, Павел Александрович: мыслимое ли дело, чтобы я этого не знал? И жаловаться вы, разумеется, вольны. Однако…

И тут я запнулся. В голове у меня словно шутиха разорвалась — настолько внезапно и одновременно отчетливо возникла в ней и сформировалась кое-какая мысль. Эта мысль поражала своими простотой и очевидностью: оставалось удивляться только, что до сих пор я проходил мимо нее, хотя она буквально бросалась в глаза и уже давно должна была привлечь внимание.

— Много ли ваших учеников из последних выпусков поступило в университет? — спросил я к немалому удивлению Висковатова.

Павел Александрович, по логике нашего столкновения не ожидавший ничего подобного, посмотрел на меня даже не с удивлением, как я только что сказал, а в полной растерянности:

«В университет?» — переспросил он, полагая, вероятно, что слух ему изменил. — А это-то тут причем?»

— Даже не так, профессор: сколько из них получают стипендии?

«Все», — машинально ответил Висковатов, по-прежнему не понимая, чем вызвана столь резкая смена темы.

— Все — это сколько?

«Двенадцать».

— А стипендии кто им выплачивает? Городская управа? Министерство народного образования? Кто?