Михаил Рогожин - Супермодель в лучах смерти

— А ты уверен, что они случайны? — не растерялась Антигони.

— Нет, — признался граф.

— О, в таком случае берегись! — рассмеявшись, предупредила она.

Павел заказал по телефону нечто среднее между поздним обедом и ранним ужином. Дожидаясь официанта, он не спеша принялся излагать Антигони план похищения Маркелова.

Гречанка слушала внимательно, и чем больше соглашалась с ним, тем сильнее охватывали ее опасения, что она не сумеет найти в себе достаточно злости, решительности и ненависти для успешной его реализации.

— Пойми, если мы сейчас не заполучим Маркелова, они с Апостолосом объединятся, и уже никакие уловки не помогут нам достать их.

Павел переживал не меньше, чем она, и готов был отказаться от риска и заняться прямым террором. Это придало Антигони сил, и она окончательно приняла решение следовать его замыслу.

Официант привез заказ, но поесть графу не пришлось. Позвонил Апостолос и предложил отправиться к Маркелову.

Откладывать свидание — значило ставить под угрозу весь плац. Поэтому Павел, поцеловав в щеку Антигони, поспешил в кают-компанию.

Оттуда он и Апостолос отправились в ужо знакомую госпитальную каюту. Перед ней в приемном покос сидели четыре охранника и играли в нарды. Завидев адмирала, они повскакивали со своих мест и похватали лежавшие на табуретах автоматы.

— Вы, кажется, забыли, что двое ваших товарищей уже убиты! — прикрикнул на них Апостолос.

Старший принялся оправдываться, но адмирал не стал его слушать и проследовал в госпитальную каюту.

Там, в кресле, в котором еще недавно сидел привязанный Егор Шкуратов, провел пять часов в одиночестве почерневший от мыслей и сигарет Илья Сергеевич.

— Жив? — спросил по-английски Апостолос.

— Жив, — безразлично ответил Маркелов. Увидев графа, он кивнул ему головой в знак приветствия.

— Идиот… — заключил грек.

Маркелов никак не отреагировал на грубость, а продолжая не замечать адмирала, напомнил:

— Нельзя провоцировать меня постоянно. Первый раз, когда Янис организовал покушение на меня по дороге из Шереметьево, я ради общего дела простил. Он перестал меня уважать и за моей спиной стал вести странную игру с моим врагом Воркутой. Я и на этот раз не пошел на скандал. И уж после этого Янис решил, что может по отношению ко мне вести себя как угодно. В этом была его ошибка. Для пощечин можно подставить всего две щеки. Третьей нет.

— Возможно ты и прав, но нельзя же так. Сколько мороки возникнет с его документами, когда мы вернемся в Грецию, — буркнул Апостолос, топчась на месте.

— Долго собираешься меня здесь держать? — сухо спросил Маркелов.

— О твоей же безопасности пекусь. Посиди денек-другой, успокойся, — и, не желая вступать с Маркеловым в перебранку, направился к двери. — Пошли, граф.

Павел обнял Илью Сергеевича и прошептал на ухо:

— Ровно в одиннадцать потребуйте к себе медсестру для инъекции баралгина! Мы вас вытащим отсюда, иначе они вас задушат, — и поспешил за Апостолосом.

Тот уже на палубе спросил.

— О чем шептались?

— Так, немного успокоил его. Заверил, что Татьяна по-настоящему любит его одного и с моей стороны никаких посягательств быть не может.

Апостолос положил руку на плечо графу.

— Отличный ты парень. А я уж заподозрил, что готовите заговор против меня, — и вдруг, отстранив Павла от себя, внимательно посмотрел в его глаза.

— Я не прибегаю к заговорам даже за карточным столом, — не моргнув глазом, заверил его граф.

…Леонтович полулежал на постели и рассматривал вялую грудь обнаженной медсестры Ницы, без умолку лепетавшей про любовь на отвратительном английском языке. Она оказалась невероятно активной. Не успел Леонтович привести ее в каюту, как Ница сама полезла целоваться.

Ему не пришлось прикладывать и минимума усилий. Оказывается, гречанка с первого дня круиза сохла по нему. Шоумен давно заметил у медичек особую тягу к сексу. Но думал, это касается лишь совковых медсестер. Выяснилось — ошибся. Ница оказалась безудержна в сексе. Сама раздела его, уложила, обцеловала с ног до головы и все под страстное шептание:

— Май дарлинг, май дарлинг…

Она заставила шоумена вспомнить все рискованные удовольствия. И хотя никакого особого возбуждения он не испытывал, компенсировалось это ее неутомимой энергией.

Нице не было тридцати, но тело казалось каким-то пожеванным, а кожа имела серовато-желтоватый оттенок. Леонтович провел рукой по ее вялой, заостряющейся и соску груди и попытался вспомнить, когда последний раз он трахал такую «никакую» девушку. Память отбрасывала его в далекую студенческую молодость. В общежитие. Да, именно там попадались такие. Ни одно лицо вспомнить не удалось. Бывает же такое! Все зрительно восстановил. Душевая в общежитии. На лавке лежит девушка. Он проделывает с нею акт почти стоя и очень гордится найденной позой. Вот чувство гордости Леонтович вспомнил, а как выглядела девушка, вспомнить не смог. Ему стало обидно. Так ведь скоро вообще все забудется. И окажется, жил-жил, а с кем — неизвестно.