Татьяна Столбова - Смерть по сценарию

— Тоня, вернись на землю.

— Ладно, — проворчала я. — Уже вернулась.

И я опять упала в кресло. Оно жалобно заскрипело, чем тут же выдало свой истинный возраст, — весу во мне килограммов сорок семь, не больше, так чего ж скрипеть?

Возбуждение мое спало, и сейчас я, наверное, была похожа не на пантеру, а на котенка-подростка, который написал на коврик и ужасно этим смущен. А все Мадам. Не даст повитать в облаках, такая уж у нее прозаическая натура.

— До твоей встречи с Пульсом еще семь часов, — сказала Мадам. — Так что ты еще успеешь навестить кого-нибудь из свидетелей. Вот, например, Сандалов. Ты уже была у него?

— Нет, — вяло ответила я. — Говорят, он космический идиот, и к тому же из него слова не вытянешь. Пойду к нему вместе с Линником. Они давно знакомы, так что он поможет мне расколоть этого Сандалова.

— А Денис? Что тебе сказал Денис?

Неожиданно для себя я вдруг покраснела. Не знаю почему. Может, от вспыхнувших внезапно чувств к Денису, а может, от стыда — я ведь покупала ему водку. Этого Мадам не нужно знать.

— Был самый обычный вечер, — забормотала я, разглядывая свои ногти, — в этом они все сходятся — и Денис, и Менро, и Линник...

Я сама понимала, что голос мой звучит как-то неуверенно. Чуткая Мадам это заметила и теперь смотрела на меня очень внимательно. Я сморщилась: не люблю такие ситуации, когда говоришь одно, а думаешь о другом. В этом случае скрытые чувства обнаруживаются в интонации, взгляде, и получается, что ты лжешь. Обидно, потому что это не так. Но не станешь же из-за этого оправдываться и раскрывать душу!

Однако наша Мадам хоть и производит впечатление милой наивной старушки, на самом деле проницательна, как тибетский лама. Она наверняка понимала, что я готова открыться ей, и молчала, не вынуждая меня к этому, но и не отвлекая разговором на другую тему.

Я тоже молчала. По одной лишь очень простой причине: я не знала, что сказать. «Я люблю Дениса»? Или: «Владислава Сергеевна, мое сердце разбито. Только вы можете меня понять»?

Я откашлялась и произнесла:

— Люб... Лю... Люда Невзорова спала с Мишей.

Кошмар! Неужели это я сказала?

Щеки мои запылали. Почувствовав это, я и вовсе стала красной как рак. У меня даже руки покраснели. Вот уж не думала, что так бывает.

— Ты вся горишь, — между прочим заметила Мадам, тактично пропустив мою позорную уловку мимо ушей. — Уж не заболела ли?

— Я не больна, — хмуро ответила я, — я, знаешь, няня, влюблена.

Она, как и я, перечитывала «Евгения Онегина» совсем недавно.

Оставь, голубушка, ты вечно Так легкомысленна, беспечна.

Тебе я повторяю вновь:

Нет, Тоня, это не любовь.

Я помолчала, переваривая услышанное. Потом сказала:

— Ничего себе, нормальная импровизация. А почему «вновь»? Вы мне раньше ничего такого не говорили.

— Раньше мы вообще на эту тему не говорили, Тонечка. А «вновь» — просто так, для рифмы.

— Вы даже не спросили, кто он.

— Нечего спрашивать. И так ясно.

— А почему вы думаете, что я не влюблена?

— Я не сказала, что ты не влюблена. Я сказала — это не любовь. Читай классику.

Высказавшись, Мадам потеряла интерес к моей тайне. Она взяла Кукушкинса, открыла его в том месте, где была закладка, и углубилась в чтение.

Мне ничего не оставалось, как встать и тихонько уйти. Но к Сандалову я сегодня не пойду — не то настроение. Может, навестить Штокмана? Или Михалева? Или снова Менро? Подумаю по дороге...

Выходя из подъезда, я столкнулась с Саврасовым. Что-то он зачастил к нашей Мадам. Наверное, тоже стал острее чувствовать пролетающее время и не хочет терять мгновения...

Мы поздоровались, постояли молча с минуту, потом попрощались и разошлись. Это с нами впервые. Обычно мне всегда есть о чем с ним говорить. Да и ему со мной — тоже. Но он здорово сдал после смерти Миши. От его знаменитой обаятельной, озорной улыбки осталась лишь тень, подобие. Глаза потускнели, под ними появились темные круги. Все жиры как-то обвисли, да и походка стала не такой быстрой, стремительной. Сейчас Михаил Николаевич ходил медленно, неуверенно. Я знаю некоторые факты его биографии — жизнь его не была усеяна розами, но он держался, а вот теперь...

У метро я остановилась, достала и полистала свою записную книжку. Все адреса и телефоны свидетелей у меня были благодаря Менро. Но настроения — не было. Вдруг моя затея с расследованием показалась мне нелепой. Кто я, собственно, такая? Кто дал мне право приходить к полузнакомым людям, задавать им вопросы, иногда не слишком приятные и даже нескромные? Почему я решила, что оперативник Сахаров и иже с ним не смогут обойтись без моей помощи? И не лучше ли мне поехать домой, провести выходной с Петей и Люсей перед телевизором или с книгой, чем таскаться по чужим домам и встречаться у памятника Маяковскому с ягненком Пульсом?