Татьяна Столбова - Смерть по сценарию

Парнишка стукнул прямо в табличку, потом сунулся внутрь, нам предоставив любоваться на его джинсовый зад и грязные задники кроссовок.

Я толкнула Оникса локтем и, когда он посмотрел на меня, взглядом спросила его, что мы тут делаем. «Так надо», — тоже взглядом ответил он.

— Входите, — повернулся к нам парнишка.

Мы вошли. Маленький симпатичный кабинет, ничего японского. Европейский ремонт, как и во всем помещении издательства, здесь выглядел как-то по-домашнему. Не офис, а комната в квартире какого-нибудь знаменитого писателя или журналиста.

Сам хозяин кабинета все же напомнил мне японца. Глазами. Вернее, разрезом глаз. Остальное лицо у него было вполне русское. Некоторые люди про такие лица говорят «русопятые». Толстый нос пятачком, толстые бледные щеки, толстый подбородок... Я словно свинью описала. На самом деле главный редактор Зобин Б. И. не был похож на свинью. На директора мясокомбината — возможно, на пьющего профессора археологии — еще более возможно. Умный спокойный взгляд и вопросительная, полуприглашающая-полуостанавливающая улыбка расположили меня к нему.

Сахаров быстро и четко представился, в общих чертах обрисовал ситуацию. Зобин уже слышал о нем. Благожелательно кивнул нам обоим, тактично не спросив, кто я такая, предложил присесть.

Я села, а Оникс остался стоять, осматривая кабинет с довольно-таки бестактным вниманием. На стене за спиной главного висела репродукция невнятной картины. Полосы, кружочки, зигзаги, вспышки молний... От ярких красок рябило в глазах.

Сахаров, чей взор стал вдруг каким-то змеиным, уставился на картину и через минуту напряженного разглядывания авторитетно произнес:

— Абстраксионизм.

— Абстракционизм, — вежливо поправил его Зобин.

— Ну да, — легко согласился Сахаров, после чего сел на предложенный ранее стул с таким видом, будто выполнил все традиционные правила знакомства (вроде обмена любезностями и разговора о погоде), а теперь может приступать к делу с чистой совестью.

— Борис Ильич, — начал он, потом, спохватившись, указал на меня: — Это Тоня, народный дружинник. Помогает мне, так сказать, по мелочам.

Мне очень не понравилось, что он обозвал меня народным дружинником и что я помогаю ему по мелочам, но не спорить же с ним сейчас. Улыбнувшись в ответ на улыбку главного, я промолчала, про себя решив, что Оникс все-таки дождется от меня. Рано или поздно. Скорее всего рано...

— Вы хотели посмотреть договоры с той женщиной, что представляет Кукушкинса?

— Да, если можно.

— Конечно, можно.

Зобин порылся в ящике стола, достал ключ и всунул его в скважину черного небольшого сейфа, стоящего на тумбочке слева от его стола.

Очень быстро в тонкой пачке договоров он нашел те, что были нужны нам, и протянул их Сахарову.

Тот схватил листы, скрепленные большой золотой скрепкой, с таким нетерпением, что чуть не порвал их. Но я не осудила его. С таким же нетерпением я придвинула свой стул к его стулу и сунула нос в бумаги. В самом низу второй страницы я одновременно с оперативником увидела фамилию...

Одновременно — потому что мы хором издали такой короткий сдавленный вскрик, что Зобин вздрогнул, испугавшись.

Вероника Рашидовна Жемалдинова. И кривая закорючка личной подписи.

В следующую секунду я поняла, что, несмотря на первое мгновение шока, меня не удивило это открытие. Сахарова, по-видимому, тоже.

Он уже спокойно пролистал все страницы договоров, попросил главного снять копии с каждого экземпляра и, откинувшись на спинку стула и сложив руки на груди, покачиваясь взад-вперед, стал ждать, когда принесут копии.

Копии принесли минуты через три. Все это время я пыталась хоть что-нибудь сообразить. Сложность заключалась в том, что я не знала, по какому поводу мне надо соображать. Все как-то вдруг вылетело из головы. Я тупо смотрела на картину за спиной Зобина и, боком чувствуя раскачивания Оникса, тихо раздражалась.

Аккуратно сложив копии в сумку, оперативник начал негромкий разговор с главным. Я оказалась не способна даже вслушаться в этот разговор. Только уловила смысл, наверняка не весь. «Что говорила Жемалдинова? Когда она принесла второй роман? Когда обещала принести пятый? Кто такой Кукушкинс? Ни сном ни духом? Хоть намек? Хоть догадка? Известный писатель? А кто именно? Этот? Не может быть. Я с вами не согласен, Борис Ильич...»

Наконец я взяла себя в руки и стала слушать более осознанно.

— Мне нужно точно знать, кто мог оставить первый роман Кукушкинса у вашей подруги, — сказал Оникс. — Насколько я понимаю, это не могла быть Жемалдинова?