Валерий Махов - Вне закона

Туман не хотел связываться с этой страшной парочкой, но судьба в очередной раз затащила его в этот водоворот. Его объявили в розыск. Завели на него десяток уголовных дел, и кольцо стало быстро сужаться. Весь собранный против него компромат сам по себе никакой угрозы не представлял. Но Туман четко понимал, что, если возьмутся за ментов, через которых он загонял на тюрьму гревы, те, не выдержав неформальных методов дознания, могут оговорить и себя, и его. С самым главным ментом, через которого шли основные гревы, Туман как-то встретился и, посадив его в машину, спросил:

– А зачем ты, Вова, наговорил и на меня, и на себя? Нам же еще жить в этом городе, детей растить, как тебе не стыдно?!

– А ты знаешь, как меня били? Да я бы признался и в худших преступлениях! – не подозревая, что Туман записывает весь их разговор, плача, каялась несчастная жертва римского права. – Хозяин бил меня железным прутом по яйцам, и я прыгал выше головы. Он сказал, что в суде я получу условно, а ты – реально.

Примерно такие же записи были сделаны и с другими фигурантами по делу. Пленки остались на хранении у адвоката, а Туман по-прежнему петлял между Киевом и Харьковом, оставаясь на нелегальном положении. Это продолжалось долго – видно, его грозным противникам было не до него. Но однажды Тумана все-таки арестовали. Тяжело проходить все круги ада после сорока. С духом все нормально, а со здоровьем беда.

Ну, беда – это еще не горе, и, весь год сидя на описанном им же посту № 8 (в камере, где содержались «вышаки»), Туман не переставал верить в Бога и высшую справедливость.

Следствие прошло как обычно. Туман не подписал ни одного протокола и не дал никаких показаний. Менты старались так, что из обвинительного заключения следовало, что мораторий на расстрел нужно временно отменить. Более того, из суда они сделали шоу. Впервые в истории городской фемидиады Тумана, как особо опасного преступника, судили в актовом зале СИЗО. То есть в тюрьме. Но для Тумана это был последний и единственный шанс. Судья был в высшей степени порядочным человеком, а это давало реальный шанс.

И когда один за другим посыпались притянутые за оперские уши эпизоды, когда один сексот за другим в гласном судебном заседании стали отказываться от данных ими на предварительном следствии показаний, когда были прослушаны пленки, судья, до этого, казалось бы, равнодушно следивший за ходом процесса, вдруг заорал на перепуганного основного свидетеля обвинения: «Признайтесь, что вы оговорили себя и Тумановского! Запомните, от этого зависит вся ваша дальнейшая судьба». И засланный перепуганный урод признался, что тюремщики заставили его оговорить и себя, и Тумана.

После этого суд перенесли в район, все заинтересованные лица потеряли к нему интерес, а у Тумана состоялся один судьбоносный разговор.

Особенностью Октябрьского суда было то невеселое обстоятельство, что в том месте, где торжествовало правосудие, туалет предусмотрен не был. Коммуникации в старом здании были безнадежно больны. Несколько лет назад во дворе в спешном порядке построили туалет, которым пользовались все подряд: и судьи, и прокуроры, и конвоиры, и зеки. Для конвоя было сущим наказанием выводить зеков на оправку. Их, как правило, пристегивали наручниками по двое и запускали в стоящий посреди двора кирпичный туалет с одной дыркой. А сами конвоиры – в количестве четырех человек и более – окружали стратегический объект и отгоняли от него родственников и зевак. В туалете зеки оставляли своим «марухам» ксивы с клятвами в вечной любви и просьбами не задерживать продуктовую передачу, а также массу других, не менее важных инструкций. Судя по надписям на его стенах, сроки были временными, а любовь вечной. Пришельцы иных цивилизаций, изучая настенные надписи, с трудом разобрались бы в нашей загадочной душе.

Походы в такие экстремальные туалеты сближали людей. Туману трудно было представить себе, как пристегнутые наручниками люди справляли естественную нужду столь неестественным способом. Малую нужду, очевидно, – на брудершафт, а большую – один сидя, а другой стоя, наблюдая за процессом. Тумана, разумеется, выводили одного, под усиленным нарядом конвоиров, да и в «воронке» возили в отдельном «стакане». В этом заключалось небольшое преимущество авторитета. В боксиках на тюрьме держали отдельно от общей массы арестантов, чтобы он эти самые массы не разлагал. Во время одной такой вынужденной прогулки в туалет и состоялся тот разговор с судьей, изменивший всю дальнейшую жизнь Тумана. Они изначально были в разных весовых категориях. За плечами судьи ярко мерцали лампочки ГОЭРЛО, Госпром, ДнепроГЭС, Магнитка, Большой театр, луноход и симпатичные ракеты «земля-земля-воздух». А за спиной Тумана одиноко и сиротливо проступали своими зияющими вершинами вышки вертухаев и архипелага ГУЛаг.