Сергей Дигол - Утро звездочета

Я же строю кислую мину. Здесь, в музее «Ледниковый период», вместо впечатливших меня фотографий гигантских разноцветных сталактитов, свисающих прямо с потолка, я вижу обтянутые материей пирамидальные конструкции, создатели которых безуспешно пытались скрыть от зрителей спрятанные внутри обычные лампочки.

Да и весь музей напоминает старого шулера, которому не хватает даже обаяния, чтобы продавать свой обман со вкусом.

Дети, тем не менее, в восторге. Уже через минуту они разбегаются по разным углам помещения, и я чувствую себя владельцем кроличьей фермы, откуда сбежали не два, а по меньшей мере две сотни кроликов.

— Лера! Андрей! — ношусь я по залу, распугивая немногочисленный сонный персонал — двух теток не первой молодости.

С детьми у меня всегда так. С самого рождения они были для меня чем-то вроде телевизионной схем, в которых я никогда ни черта не понимал. Я вспоминал свое детством и телемастера Колю, сухощавого двухметрового гиганта, который приходил в наш дом, когда переставал работать телевизор. Он уходил, а оживший за время его присутствия телевизор продолжал работать, и я с ужасом думал о том, каким надо быть чудовищем, чтобы сладить с этим жутким механизмом внутри телевизора.

Когда мы гуляли по парку втроем (Лера тогда еще не значилась даже в планах), мне казалось, что Наташа выгуливает нас двоих — Андрейку и меня. Когда я выкатывал коляску с дочкой на пешеходный переход, я был уверен, что лишь присутствие Наташи не позволяет машинам сбить нас. Я так и не узнал, что это такое — кормить ребенка с ложечки и не чувствовал, как рубашка намокает от теплой струи, бьющей из примостившегося у тебя на руках крошечного живого тельца. Мне даже не пришлось вспоминать элементарные и совершенно вылетевшие из головы математические истины — я ни разу не помогал Андрею готовить домашнее задание. Признаться, я до сих пор удивлен, что Наташа доверяет мне детей на целый день; с моей колокольни это выглядит непростительным притуплением материнского инстинкта.

— Андрей, Лера! — кричу я, и раскрыв руки, дергаюсь в разные стороны, как вратарь, пытающийся сбить с толку пенальтиста.

Но дети не слушаются. Веселятся, завидев медведей, волка и особенно — двух смеющихся скелетов и притихают только у инсталляции с тремя мамонтами: двумя большими и одним маленьким, с которого дочь не сводит испуганного взгляда. Переходят на осторожный шаг и перешептываются, увидев трон, над которым нависает куполообразный светильник с крестом наверху; что эта штука делает в палеонтолическим музее, я так и не понял. Сталактиты и сталагниты и в самом деле убоги и совсем не походят не те сверкающие кинжалы из Интернета.

— Ну что, поехали? — спрашиваю я и дети смотрят на меня умоляюще-тоскливо. Но потом, вспомнив, что больше ни на чью поддержку рассчитывать не могут, идут за мной. Лера — уже забыв о музее, а Андрей — чуть надув губы.

— Вам понравится, — выдаю я солидный аванс Старбаксу.

Мы едем в Старбакс на Краснопресненской набережной — самый дальний из возможных вариантов посещения американской кофейной. В Старбаксе дети еще ни разу не были, но Андрей, споря то ли со мной, то ли с Лерой, начинает доказывать, что в «Шоколаднице» готовят вкуснее.

— Откуда ты знаешь? — спрашиваю я. — Чтобы сравнить, нужно хотя бы попробовать. Кстати, ты знаешь, что такое Маккиато со льдом и карамелью?

Взглянув на меня исподлобья, сын отрицательно мотает головой.

— А лимонно-маковый маффин? Тройной чизкейк? — не унимаюсь я, вспоминая подробности из найденного в интернете меню.

Тройной чизкейк достается как раз Андрейке, а Лерочке — шоколадный маффин, на недоеденную половину которого она смотрит с мольбой, явно мечтая о том, чтобы вторая половина десерта исчезла сама собой.

— Тебе помочь? — спрашиваю я у дочери, и Лера охотно кивает.

— А в «Шоколаднице» чизкейк с ежевикой, — вспоминает Андрей, который, похоже самостоятельно управится со своим лакомством.

— Ты что, не наелся? — спрашиваю я, и сын перестает есть.

— Тебе жалко тратить на нас деньги, — помолчав, говорит он, и это звучит совсем не как вопрос.

Я закашливаюсь: яблочный сок, который я потягиваю через соломку, будто только и ждал, чтобы вместо пищевода нырнуть в гортань.

— Кто тебе сказал? — спрашиваю я.

Спрашиваю совсем тихо, но от этого Андрей пугается не меньше.

Ребенок только сейчас понимает, что слова, которую он, возможно, слышал от взрослых, обладают страшной силой, и пугается. Прежде всего, оттого, что решился их произнести.