Александр Силаев - Пародии

"Который час?" - привычно спросил он у встречного человека. Тот промолчал. Иван начал злиться. "Который час?" - повторил он с затаенной угрозой. Встречный сохранял тишину. Встречный был памятником. Но Ивана, конечно, не интересовпли нюансы. "Который час, сука?" - заорал он и плюнул в лицо молчаливому. Отсутствие ответа возбудило его.

"Тварь, хренопуп, мурлодер", - кричал он, сбивая в кровь кулаки о камень. "Тебе все можно, да, тебе все можно? - орал он. - А я тоже человек." Общение не заладилось. Пустобес! Ебелдос! Хренятник! Наш герой умел выражаться сильно и по-мужски. Шизомет оттурбаненный! Процессор! Дуровей! Ратоборов кричал, Ратоборов бесновался, Ратоборов выражал себя в слове, не ведая, что слово есть логос, а логос есть божество, а божество есть... Хренятник! Получил, да? Выпал в осадок? Утрись, сопельмейстер хренов... Однако пустобес стоял мужественно. Да ты жид эсэсовский! Подонок не реагировал. Да ты у нас комсомольский сыч! Мурлодер проявлял каменную выдержку, потчуя Ивана нечеловеческими порциями презрения. Хвостохер, помелюк, морковник, семичлен, параш немытый, гондурасаво отродье...

Сотворив десяток грязных снежков из мокрого снега, Ратоборов закидал ими молчаливого. Тот даже не матернулся. Тогда Ратоборов решил унизить его всерьез.

Невзирая на людей и погоду, он расстегнул ширинку, извлек на свет последнее достояние пролетариата и окатил беззащитные ноги памятника струей своей прозрачной мочи, благо его способности дали такую возможность. Довершив задумку, он отошел и посмотрел на содеянное. Совершенное показался ему Совершенным.

Люди вокруг ругались. Люди восхищались. Люди плакали. Рыдали. Смеялись. Стояли как вкопанные. Бегали как оглашенные. Кто-то сошел с ума. Кто-то поумнел. Кого-то от увиденного стошнило. Таких, кстати, было много. Кто-то почему-то заблеял. Кто-то начал цитировать стихи. Кто-то принялся мастурбировать. Таких тоже объявилось немало. Двое зааплодировали. В ответ трое достали ножи, а один - старинный двуручный меч.

Кто-то решил, что он умрет от увиденного. И кто-то действительно умер. А кто-то решил, что от увиденного он воскреснет к настоящей и цветной жизни, к той жизни, которая только и достойна называаться таким замечательным словом Жизнь. И кто-то в самом деле воскрес. Наверное, взамен тех, кто умер. Так было. Все это произошло - с последующим занесением в протокол. Туда попали все: и плакавшие, и хохотавшие, и блевавшие, и ножи доставшие, и умершие, и воскресшие, и черт знает какие, и те, о которых ничего не знает даже сам черт. Одним словом, многие. И Ратоборов в их немалом числе. Только он, в отличии от других, успел еще вовремя убежать, бросив людей вокруг опозоренного памятника.

Суть в том, что памятники простым людям не воздвигают. Как и все памятники, он был поставлен Великому Человеку. Даже не просто великому, а Величайшему в этой стране. Так, по крайней мере, утверждала официальная пропаганда.

На следующий день выяснилось, что страна и официальная пропаганда все-таки разошлись во мнениях - произошла революция. Величайший Человек был назван заурядным ублюдком, а верящие в него были объявлены в лучшем случае дураками. В худшем случае сторонников былого величия днем радостно вешали на фонарях, а ночью деловито расстреливали в подвалах.

Разобравшись с Величайшим Человеком, народ принялся искать своих героев. Их доставали из тюрем и концлагерей, награждая министерскими чинами, признаниями в любви и проклятиями завистников.

Легко понять, что Иван Ратоборов познал камеру в тот же день, как совершил свое святотатство. Все спецслужбы искали его днем с огнем и увидели только к вечеру, но все-таки нашли, потому что сильно старались. Только особые службы и работали в стране не за страх, а за совесть. Легко понять, откуда он был извлечен на свет: из родной коробке, конечно, а где еще Ивану укрываться от цепких когтей закона?

Он плакал и говорил, что никогда не будет делать того, чего он не делал, а он ничего не делал, потому что больше делать не будет. Профессиональные психологи били его железным прутом по ребрам и с усмешкой говорили: не верим. Он вставал перед лаконичными на колени, но психологи усмехались еще злее.

Он клялся родителями, свободой и Богом. Ему отвечали, что бог скончался, а свободой клясться смешно, поскольку он уже арестован. Что до мамы с папой, то их обязательно найдут, и такое им учудят, что он в своей недолгой жизни их не узнает. А если не устроят им пожизненное уродство, то как минимум стерилизуют, чтобы у родителей не появлялись такие дети, как он.