Александр Силаев: Армия Гутэнтака

Александр СИЛАЕВ

АРМИЯ ГУТЭНТАКА

- Оформи его, Миша, - предложил Гутэнтак. - Лады. ...Сначала они шли, поддерживая друг друга хохотом. Под ногами шелестела осенняя желтомуть, в небе болталось нежаркое солнышко. Светило освещало им путь. Гутэнтак был в чернокожанной "куртке героя", Миша - так себе, в чем-то простом и белесоватом: полуплащ до колен, помятый и местами запачканный.

- Смотри, кошка, - говорил Гутэнтак, хохоча и подпрыгивая на месте.

- Мать мою, кошка, - смеялся и сгибался пополам Миша. - Господи, одуреть, живая кошка, ну не могу...

Он падал на землю, дергался и валялся. Катался, наклеивая на себя желтоватые и грязные листья. Поднимался - простой, семнадцатилетний. Со смехом вставал на ноги. Бросался догонять кошку. Та убегала. Миша опускался на четвереньки и пробовал лаять.

- Нормально, - говорил Гутэнтак. - Теперь вопрос на засыпку: что такое трансцендентальная апперцепция?

- Иди ты, - отмахивался Миша.

- Твою мать! - смеялся тот. - Так положено: стоя на четвереньках и хрюкая, ты должен отвечать магистру про апперцепцию. Ты моржовый хрен или юбер-бубер?

- Моржовый бубер. Назови хоть говном, только не оформляй.

- За ответ - пятерка, - торжественно возгласил Гутэнтак, подражая господину магистру.

Город не большой и не маленький: полмиллиона людей. Заводы. Фабрики. Театры. Десять Центров. Они заканчивали шестой, со флагштоком Фиолетовой Рыси. Кругом висела погодка, приятная им обоим: осенняя слякоть, утро, российский бурелом и перекосяк. Бурелом - это беседки с вырванными досками, разбитые песочницы и заваленные печатными листами дворы. Перекосяк - это внешний мир. Перекосяк - стиль жизни людей. Можно сказать, душа.

На недоделанную "куртку героя" Гутэнтак прицепил четыре заглушки: на любовь, страх, музыку и водку. Миша щеголял единственным зеленоватым значком. Заурядным для воспитанника, на жалость.

Летом он прошел испытание: закрытый дворик, мастер ведет бомжа.

- Твой экзамен, Миша, - произнес Валентин Иванович. - Я сказал этому человеку, что если он убьет тебя, мы его отпустим. Он без оружия, не бойся. Давай. За всю историю проиграли только двое наших.

Он встал в защитную стойку. Его удар - смерть (это ясно, не может быть по другому - парень заканчивает обучение). Он оказывал уважение незнакомцу, полагая, что его удар бомжа - тоже смерть. В таком случае не рекомендовано нападать. Он покачивался в нижней, выставив вперед руки.

Бомж пошел на него.

Миша расхохотался. Теперь он ясно видел врага.

Он чувствовал энергию противника, ее вялость и спутанность. Он ощущал слабость мускулов за зеленой рубашкой. Он видел плохие нервы мужчины. Он предвидел скорость, с которой тот может нанести удар. И куда он может его нанести. И чем. Бомж не тренирован. Никогда и никем.

Бомж сыграл не по правилам. Подобрал металлическую трубу в пяти метрах.

- Убью! - заорал он.

Миша легко ушел, злая труба ударила воздух.

- Идиот, - ласково сказал он. - Положи палку, иди ко мне. Больно не будет.

Ребята стояли полукругом, просветленный Валентин Юдин одобрительно качал головой.

- Сука, - хрипел мужик.

- Я люблю всех, - сказал Миша. - Я люблю даже тебя. Но это судьба, понимаешь?

Мужик метнул трубу, очень сильно и точно для такого мужика, как он. Та просвистела рядом, Миша ушел и теперь был напротив чужой агрессии, тухлой, затухающей - он был. Тот ударил, попал на блок, открылся. Теперь он, резко и ладонью вперед. Вес тела в руке, а противник шел вперед, насаживал себя на мишино движение.

Тела соприкоснулись. Удар разбил мозг. Вместо носа - бесформенность, каша, кровь. Одно атакующее движение, и экзамен сдан.

- Молодец, - флегматично сказал Валентин Иванович. - Завтра можешь не приходить. Пиши текст, сдавай психологию...

Это был обычай Центров, к семнадцати полагалось убить. У Центров многое в традиции: заглушки и черный цвет, групповуха и медитации. Сдать роман экзамен по литературе. Любой может написать роман. Желание, технологии, время. Скучно. Только вот убивать нескучно, признавались неоднократные чемпионы.

Сейчас у него восемьдесят две, а сто страниц установленная норма. Он писал фантастику про советские времена, раскручивая неомодерн в духе завуалированного постгуманизма. Речь шла о пионерах, упоенно собиравших металлолом. Три малолетних отряда соревновались в борьбе за переходящее красное знамя. В перерыве кто-то поцеловал Машу. А другой пригласил в кино.