Уилл Фергюсон - 419

Иронси-Эгобия выдержал его взгляд.

— Девушка сделала, что велели. Пускай, если хочет, работает в отеле, пока ребенок не родится, да и потом. Мне… удобно, чтоб она там была. Она мне еще пригодится. Чего не скажешь о тебе. — («Явился не запылился, смердит Дельтой».)

Шестерки натянули покрышку Ннамди на плечи.

— Не хороните меня бездетным, — взмолился тот. — Не хороните меня в циновке и без пищи. Умоляю тебя, брат, не отсылай меня голодным. Я же не бездетный. Понимаешь? У меня есть ребенок.

Они вылили ему на голову бензин — миропомазали нефтью. Бензин стекал в покрышку, ел глаза, Ннамди жмурился, и шестерки смеялись — он как будто плакал бензиновыми слезами.

Иронси-Эгобия склонился ближе, в последний раз с ним заговорил; в подобную минуту уместно сказать правду.

— Не переживай, — сказал он. — Я б тебе по-любому жить не дал. — И еще ближе, так, что услышал только Ннамди: — Эгберифа.

Ннамди лежал на циновке — ноги ноют, сердце колотится; он только что слез с пальмы. Деревенские женщины толпятся вокруг, мать втирает ему в ноги пальмовое масло. И тихонько шепчет на ухо: «Ты не убоишься. Ты не убоишься».

Дверь заперта, в номере темно, волосы острижены — из башни не сбежишь.

Она лежала на кучевом облаке мягких гостиничных подушек, уговаривала себя заснуть. Не удалось, и она перекатилась на бок, стала глядеть на тонкую полоску света под дверью. Вздрагивала всякий раз, когда мимо шуршали шаги.

Как юноша прошел мимо охраны? Как он проник в запертый номер? Кто его впустил? Уинстон? Но как? Она мелкими глотками пила воздух, подскакивала, едва вдалеке звякал лифт или по коридору проплывала тучка шепотков. Вздрагивала, когда включался кондиционер, пугалась, когда он выключался. Дважды прокрадывалась к двери, проверяла цепочку, проверяла засов, возвращалась в постель, еще больше нервничая. Одно утешение — шум аэропорта, прилеты, вылеты.

А потом зазвучало другое.

Нет, не зазвучало.

Всплыло эхо разговора, первые часы в Лагосе: «И в каком же отеле?» — «Ну разумеется, „Шератон“» — замечательная гостиница. Я знаком с консьержем».

Вот тебе и почему, и как.

«Я знаком с консьержем».

Вряд ли он водит знакомство с консьержем только в одном отеле. Он познакомился со всеми — это его работа. Он знает консьержа и в «Амбассадоре». И в этот миг — хотя вызвали полицию, хотя повсюду охрана — она поняла, какая опасность грозит ей до сих пор.

И однако же.

Поняв это, она успокоилась. Она в опасности, надо тщательно спланировать побег. Надо сосредоточиться, из сосредоточенности рождается решимость, а решимость — синоним отваги.

Через весь город от нее, в тихой кухне на тихой улице инспектор Рибаду терпеливо ждал, когда заварится чай. Позвони она, он бы приехал; позвони она, он бы помог. Но телефон молчал.

Когда Ннамди не вернулся, Амина заподозрила, что случилось ужасное, и отправилась на Кладбищенскую — выкупать его жизнь, выторговывать его судьбу. Дитя во чреве ворочалось, пихалось, и она шепотом его увещевала: «Еще чуточку подожди».

Она и сама больше часа прождала в передней Международного делового экспортного клуба, пока наконец не появился Тунде и не дернул подбородком — пошли, мол. Тяжелые двери, одна за другой, под угрюмыми взглядами, все глубже в обиталище теней.

Иронси-Эгобия ее ждал. Обошелся без любезностей:

— Чего тебе?

— Пожалуйста, — сказала она, в ладонях протягивая ему сто долларов. — Пожалуйста, сэр, отдайте его мне.

«Но весь народ стал кричать: отпусти нам Варавву». [60] Лк. 23: 18.

— Он был вор и враль.

— Мечтатель, сэр.

— Прорицатель, колдун.

— Мальчишка. Просто мальчишка.

Иронси-Эгобия покосился на ее живот:

— Иногда и до мужчины дотягивал. — Наклонился ближе, сверлил ее взглядом, пока она не отвернулась. — Он. Был. Вор.

И лишь тогда она расслышала прошедшее время. Мир ее покачнулся, посыпался — глиняные стены оседали в песок.

От ярости Иронси-Эгобия вновь закашлялся, заткнул приступ измаранным платком.

Амину трясло.

— Прошу вас, вот деньги. Пожалуйста, отдайте его мне.

Но отдавать было некого.

— Он доблестно умер, если это тебя утешит. Умер доблестно и похоронен по ритуалу. — Вранье. Тело Ннамди, обожженное и изрубленное, спустя несколько дней всплывет в Лагосской лагуне и испортит вид из окон в нескольких красивых домах на острове Виктория. Проболтается в воде с неделю и сгинет. Распадется, уплывет с приливом — кто его знает. Но до того дня жители Виктории предпочтут штор не открывать.