Уилл Фергюсон - 419

— Вам не кажется, мисс, — сказал Ннамди, — что всем было бы лучше, если б друг охотника не забрал ружье? Не требовал бы денег так настойчиво?

Когда Лора заговорила, голос ее был слаб — почти растворялся в воздухе:

— Я ничего плохого не сделала.

— Почему вы, мэм, тут безобразничаете?

— Из-за отца.

— Вас послал отец?

— Нет, он погиб.

— Сочувствую. Мой отец тоже. Ваш как погиб?

— Упал.

— А мой утонул.

— Не упал, — сказала она. — Его столкнули.

— Моего тоже.

Лишь сейчас она разглядела, какая красивая у него улыбка. Различила в ней чуточный шанс. Если удастся наладить с ним контакт…

— Мне очень жаль, что с вашим отцом так вышло, — сказала она. — Мы с вами оба, похоже, настрадались.

Но он только изумился:

— Мой отец — вот он страдал. Я очень грустил. Но умер-то он. Скоро моя жена родит, я сам стану папой. У вас есть дети?

Она покачала головой.

— Очень плохо, мэм. Иначе вы бы поняли, что сейчас произойдет. Мой отец говорил, родитель должен спросить себя: «Ты готов умереть за своего ребенка?» И пока не ответишь «да», ты не готов заводить детей. Но я думаю, есть проверка посильнее: «Ты готов за своего ребенка убить?»

— Не надо, — сказала она. — Это лишнее.

— Каждый день, — сказал он, — я смотрю, как дети копаются в мусоре. Горы мусора, мэм. Мой ребенок не будет ползать в отбросах. Любой отец этого хочет. Чтоб его дети не рылись в мусоре.

— Подождите, нет, не надо. Слушайте… вот. У меня тут… — Она вытащила из кармана стодолларовую купюру. Впервые развернула, протянула ему; руки тряслись. — Сто долларов. Возьмите, пожалуйста. Это подарок. Я… я не пойду в полицию, я не пойду в КЭФП, я поеду домой. Пожалуйста, отпустите меня домой.

— Подарок?

— Подарок.

«Раз, два, туда-обратно, пускай стечет — и пошел. Обыщи номер, изобрази ограбление, пооткрывай ящики, вещи раскидай. Только проверь, умерла ли».

— Не надо, — сказала она, увидев, как изменилось его лицо. — Нельзя так. Я… я беременна. — Больше козырей у нее не осталось.

Это сбило его с толку.

— Вы ждете ребенка?

— Да. Только сегодня узнала. Убьете меня — и моего ребенка убьете.

Ннамди улыбнулся:

— Я бы вас от всей души поздравил, мэм.

— Спасибо.

— Но мы оба понимаем, что вы не беременны. Вы хитрите, мэм. По четыре-девятнадцатой меня лечите. Мы же оба понимаем.

Амина ждала на лестнице со сменой одежды для Ннамди. Но когда он появился, на нем не было крови. Чисто убил? Или не убивал? «Коли так суждено, мы исчезнем, но мы уйдем, обнажив мечи».

— Вот, — сказал он, сунув деньги Амине в ладонь. — Сто долларов. На повитуху, на пеленки, на вентилятор, на колыбель.

— А ойибо?

— Ее нет.

— Насовсем нет?

— Скоро не будет. С утра пораньше улетит и не станет безобразничать. Поклялась душой своего отца. — Он задыхался.

— Но фармазон спросит…

— Кроме нас, никто не знает. Скажем пахану, что она не пришла. Скажем, что уже уехала. Прячь деньги скорее, чтоб не нашли.

Он мчался по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, и за ним мчалось эхо его шагов. Он ответил на свой вопрос. Он может умереть за своего ребенка. Но не желает за него убивать.

На бегу он кинул пестик для льда в прачечный желоб, и пестик загрохотал о металлические стенки. Найдут вечером в груде постельного белья перед стиркой, но уже будет неважно.

Ннамди поджидали в вестибюле.

Едва за юношей щелкнула дверь, Лора трясущимися руками накинула цепочку. Парализованные ужасом пальцы задвинули засов.

Никак не вздохнуть, паника волнами. Дрожа, она позвонила консьержу, сказала:

— Меня только что ограбили. Он спускается. Скорее. Может, еще поймаете.

И поймали.

— Сядь. — Пинок.

Лицо у него ужасно раздулось, один глаз распух и не открывался. Но он все равно был благодарен: его выдернули из полиции за считаные секунды до того, как начали ломаться кости.

Охранники раз за разом орали ему одно и то же:

— Кто тебя пустил в номер? — Хотели понять, один он действовал или в сговоре с кем-то.

— Дверь была открыта, сэр, — раз за разом отвечал Ннамди, сглатывая полный рот крови. — Я сам зашел, сэр, один.

Это правда. И когда его увезла полиция, он не дрогнул, как ни били. «Дверь была открыта. Я сам зашел».

Камеры видеонаблюдения показали, как Ннамди зашел в номер, — хватило, чтобы полиция приговорила его еще до суда. Если б перемотали на несколько часов назад, увидели бы, как горничная заходит в номер с лишним рулоном туалетной бумаги, заметили бы, что она не захлопнула за собой дверь, разглядели бы, что дверь слегка приотворена, что ей мешает закрыться наполовину выдвинутый засов. Но до этого дело не дошло. Ннамди внезапно арестовали, потом так же внезапно отпустили. Полицейские швырнули ему манатки, даже не забрали несколько кобо из карманов, и выперли наружу через заднюю дверь.