Леонид Словин - Хозяин берега

- Да так, - мотнул он головой. - В процессе общения...

- Цаххан Алиев. Гроза и ужас всех местных браконьеров... Вы первый раз тут? - спросила она у меня. - Историческое место... Люди специально приезжают посмотреть.

Метеостанция располагалась в трех домах. Грузные, осевшие по пояс в песок, иссеченные зимними дождями, искромсанные ветром, оплавленные нещадным солнцем каменные бараки.

На одном - остатки выведенного густой масляной краской призыва: "...февраля 1966... выборы в Верховный Совет СССР - все на выборы!" Выше выложенное на фронтоне кирпичами слово "банк".

- А почему "банк"? - спросил я.

- Так здесь и был банк. - Мурадова улыбнулась.

- В пустыне?

- Здесь был город, - поучительно произнес начальник рыбинспекции. Вот это все был город...

Я огляделся и только теперь заметил, что все эти ямы, рытвины, груды камней, щели, завалы каменного боя - это не хаотические оспины пустыни, это разваленные фундаменты, рассыпавшиеся основания домов, исчезнувших навсегда строений. Что это не камни, а кирпичи. Помпея.

Полузанесенный трактор "Беларусь". Из глины торчат черно-серые доски развалившихся лодок. С визгом раскачивается на ржавых петлях дверь, какие-то дыры в стенах.

Мне досталась очень дремучая, старая, распадающаяся, по-видимому, никому, кроме меня, не нужная синекура...

- Какой же Везувий бушевал здесь?

- Город бросили уже давно, - сказала Мурадова. - Как закрыли химкомбинат. А когда стали перекрывать Кара-Бугаз, так кто-то придумал сэкономить средства... Ну, чтобы бут и камень не возить издалека - снесли город и вывезли на перемычку...

Перевозку из морга вызвать не удалось - у единственной на весь Восточнокаспийск лодки Харона заклинило двигатель. Я велел везти Пухова в город на милицейском "газоне".

Начальник рыбинспекции и Срезов осторожно укладывали окоченевшее тело в задний зарешеченный отсек машины, где обычно с патрульным нарядом ездит служебная собака. Ноги не пролезали в дверцу, и Хаджинур Орезов заорал на шофера, пытавшегося силой затолкать их в узкий проем:

- Угомонись, дубина! Это наш товарищ, а не дрова!.. Шофер смущенно пожал плечами:

- Я ведь как лучше... А он все равно ничего уже не чует...

- Много ты знаешь про это, чует он или не чует, - зло бросил через плечо лезгин.

Цаххан Алиев бережно взял сизую, распухшую ступню Пухова и осторожно засунул его ногу в машину, захлопнул дверцу с затворным стуком.

Невесть откуда взявшийся малюсенький человечек, смуглый до черноты, с грустными толстыми усами, просительно сказал:

- Пусть я с Сережкой поеду... Я - маленький, места много не занимаю, а ему одному в ящике не страшно будет... Все-таки не один он там...

На лице его плавала странная гримаса - не то печально улыбался, не то беспечно плакал. Он действительно был маленький - меньше мальчишки, поджимавшего под себя озябшую ногу, И возраст его определить было невозможно: может - тридцать, может - шестьдесят.

Хаджинур отодвинул его рукой от машины:

- Отойди, Бокасса, не путайся под ногами! Сказали ведь тебе, умер Сережа, не страшно ему больше... И один он теперь навсегда...

Карлик со своей страдальчески-веселой улыбкой тихо нудил:

- Не говори так, Хаджинур, дорогой... Сережка любил меня, друзья мы...

- Отстань, не до тебя!

С "газиком" я послал и Гусейна Ниязова. Гусейн меньше всего был похож на самоуверенного следователя, каким его не устают изображать средства массовой информации. Тихий, незаметный сутулый человек, отец пятерых детей, находящийся в том возрасте, в каком иные молодые люди только еще задумываются, стоит ли им обзаводиться семьей, Гусейн спешил: его младшая девочка была записана на консультацию к профессору, прибывшему специально с того берега.

Остальным предстояло уехать в "рафике", его шофер уже несколько минут кружил рядом со мной, повторяя:

- Если разойдется песчаный буран - до города не дотянем...

- Зовите Буракова, и тронемся в путь... - приказал я.

- Он сейчас подойдет, - сказал Хаджинур. - Только раздаст повестки...

- А кто такой этот Бокасса? - спросил я его.

- Блаженный. Тихий услужливый придурок... Фируддин... Люди подкармливают помаленьку, а он по всему побережью кочует...

Пришел Бураков, помахивая папкой с документами.

Толстый корпусной человек, он шумно-тяжело пыхтел на ходу.

Я пропустил его первым в "рафик". Бураков влезал, сопя и кряхтя.

- Эх, елки-палки, грехи наши в рай не пускают, - сказал он, отдуваясь.

Коренастый начальник рыбинспекции засмеялся: