Екатерина Хаккет - Уроборос

Троица несколько секунд оценивающе разглядывала нас с Изабелл, а потом один из пришедших мужчин произнес то, от чего я чуть не рухнул на пол с криками ужаса и отчаянья:

– Они должны умереть, – твердо проговорил темноволосый Хранитель по левую руку от девочки-ангела, и в толпе за моей спиной одновременно послышались восторженные и осудительные возгласы. Безмолвная тишина буквально взорвалась множеством громких голосов, и в один момент собрание мистических существ превратилось в настоящий балаган. Теперь, еле улавливая из общего шума единичные фразы, я ощутил себя не на арене Древнего Рима, а на аукционе, где товаром были не антикварные безделушки, а моя жизнь и жизнь Иззи.

– Это безрассудно! – кричал один голос по правую сторону от меня.

– Так и должно быть! – прорезался через общий гул другой.

– Они же просто люди! – молвил следующий.

– И они должны умереть! – продолжил настаивать на своем Хранитель, и голоса окружающих мгновенно затихли. – Знания в их головах нам не на пользу. Да, медиум открыла нам дорогу, новые возможности, прелести материального тела. Это многое меняет, но мы не можем просто так проигнорировать ныне установленные порядки. Люди не должны знать о нас, а именно – подходить так близко к нашей природе. Ладно, медиумы во все времена диктовали нашу волю, если мы не могли изменить ход событий самостоятельно, а вот мальчишка тут совсем не к месту. Девочка, может, имеет хоть какое-то право на жизнь, а мальчишка – нет.

Нехороший холодок пополз вниз по спине и рукам, а во рту пересохло. Резкое «нет» озлобленного Хранителя прозвучало как приговор, и от его звонкого и неестественного голоса все мои мысли мгновенно спутались. В этой ситуации я не мог надеяться ни на кого, кроме себя. Изабелл мне точно не поможет, если существа попытаются меня убить. Она просто не сможет ничего сделать. Не успеет. И тут я понял: они окружили нас с Иззи, чтобы мы не сбежали, а руки связали, чтобы мы не сопротивлялись при казни. Они знали обо всём заранее. Велисар знал, знала и леди Элион. И где они сейчас, когда час нашей гибели так близок? Всё было ложью и заранее оговорено. Хранители не для того заперли дом, чтобы просто так нас здесь держать. Не для того притащили нас с Изабелл, чтобы вести переговоры. Дом был нашим изолятором и последним пристанищем. И кому нужны эти «Цепные Псы», моя любовь к Джиллиан, если наша с Иззи судьба уже заранее предрешена? Если они прикончат меня, то её тоже не оставят в живых… Иначе они не могли поступить, так же как и сделать исключение.

– Я не согласен, – вдруг прогремел мужской голос рядом со мной, и я опять чуть не свалился на пол от неожиданности. В шаге от меня невесть откуда вырос Гилберт Дайм, агрессивный и полный решимости: его глаза горели как у загнанного в угол волка, и мне оставалось лишь недоумевать, наблюдая за его диковатыми трансформациями внешности (всё-таки мы с ним очень похожи, когда злимся или хмуримся). Не передать словами, как я обрадовался его появлению. Ведь я не думал, что он действительно вступится за меня и попытается помочь, не побоится и сдержит слово, данное около часа назад. Дайм-старший подарил мне надежду, и с плеч словно упала каменная глыба. Возможно, всё ещё можно исправить.

Но вместо одобрения или должной поддержки собравшиеся уставились на моего отца с немым укором, и тогда ещё один непримечательный мужчина лет тридцати, стоявший по другую руку от девочки, сухо произнес:

– И это говорит та молодая душа, что беспрекословно нарушила все правила кодекса? – заметил тот совершенно безразличным тоном. – С тобой мы будем разговаривать позже. Без свидетелей. Там, где не светит солнце. Ты должен будешь понести наказание, достойное совершенного преступления. Твой голос сейчас ничего не значит для нас.

– Я тоже не согласен, – озвучил мнение кто-то ещё, и по грубоватому низкому голосу я тут же признал Велисара. Оборачиваться не имело смысла, но я всё-таки это сделал: он стоял за перепуганной Иззи как нерушимый колосс (девушка затылком упиралась ему в грудь), положив свою страшную руку ей на плечо, и я тут же пожалел, что посмел оглянуться. Его лицо перекосило от злобы до такой степени, что я мог сравнить его только с Дракулой из черно-белого фильма, выпущенного в начале двадцатого века. Казалось, что он сейчас набросится на кого-нибудь из появившейся троицы и раздерет на куски, но мои опасения не стоили подобных переживаний – никого из них своим видом он не напугал.