Орхан Памук - Имя мне – Красный

Я хотел крикнуть: «Пощади!»

Но он уже нанес удар.

Я даже не успел поднять кинжал – только взмахнул рукой с узлом.

Узел полетел в воздух. Сабля отсекла мне руку, потом вонзилась в шею и отрубила голову.

О том, что моя голова отрублена, я догадался потому, что мое бедное тело сделало два странных, неуверенных шага, глупо размахивая кинжалом, и рухнуло на землю. Из шеи фонтаном хлестала кровь. Ноги забились в корчах, как бывает с умирающей лошадью.

Моя голова упала в грязь. С этого места я не видел ни убившего меня человека, ни узла с золотом и рисунками, которых мне и теперь было жаль; они остались позади, со стороны затылка, на дороге, спускающейся к морю и пристани Кадырга, до которой мне уже никогда не суждено добраться. Даже просто посмотреть в ту сторону не получится. Я забыл об узле и отдался на волю мыслей.

Перед тем как сабля отсекла мне голову, я думал о том, что надо поторопиться, корабль скоро отчалит; теперь мне казалось, что я слышу голос мамы. Она часто твердила мне в детстве: «Быстрее, быстрее, поторопись!» Мама, у меня болит шея, я не могу пошевелиться.

Вот, значит, что такое смерть.

Но я знал, что еще не умер. Мои пронзенные зрачки не двигались, но глаза были открыты, и я видел.

Только о том, что видел, я и мог теперь думать: о дороге, взбегающей на пологий склон, о стене, галерее и крыше мастерской. Выше – небо.

Мгновение, застывшее в моих глазах, длилось и длилось, и я понял, что теперь для меня видеть – почти то же самое, что вспоминать. Раньше, часами глядя на прекрасный рисунок, я порой чувствовал, что, если смотреть очень долго, твое сознание сольется с вечным временем рисунка.

И вот теперь не осталось других времен, кроме этого.

Словно никто никогда меня не найдет, и моя голова так и будет год за годом лежать в грязи, созерцая этот печальный склон, каменную стену и недосягаемые деревья поодаль, и мысли в ней будут потихоньку угасать и блекнуть.

Бесконечное ожидание вдруг показалось мне таким горьким и унылым, что захотелось покинуть это время.

Кара решил укрыть нас в доме одного своего дальнего родственника. Там я и провела ту бессонную ночь, теснясь в одной постели с детьми и Хайрийе. Порой, несмотря на храп и кашель, доносящиеся из других комнат, мне удавалось задремать, но во сне меня преследовали странные создания и женщины, которым кто-то отрезал руки и ноги, а потом приделал как попало, перепутав владельцев. Под утро, в очередной раз проснувшись от холода, я получше укрыла одеялом Шевкета и Орхана, прижалась к ним, поцеловала их в макушки и попросила Аллаха послать мне радостный сон вроде тех, что снились в счастливые времена, когда я безмятежно спала по ночам в доме моего дорогого отца.

Но заснуть не удалось. После утреннего намаза я прошлась по маленькой темной комнате, потом посмотрела на улицу в щелку между створками ставней и вдруг увидела наяву так часто снившийся мне счастливый сон: знакомой походкой ко мне шел измученный сражениями, израненный мужчина, похожий на призрака, и в руке, как меч, держал палку. Во сне я хотела броситься в его объятия, но не успевала, просыпалась в слезах. Теперь же, когда я поняла, что бредущий по улице человек – Кара, со мной случилось то, чего никогда не происходило во сне: из горла вырвался крик.

Я побежала к двери.

Лицо Кара было все в синяках, порезанный нос кровоточил, на плече зияла огромная рана. Рубашка была вся в крови. Но он все равно улыбался мне слабой улыбкой, как это делал во сне мой бывший муж, потому что, несмотря ни на что, все-таки смог вернуться домой.

– Заходи же, – сказала я.

– Позови детей. Мы возвращаемся домой.

– Ты сейчас слишком слаб для этого.

Но он не слушал.

– Можешь больше не бояться. Убийцей оказался перс Велиджан-эфенди.

– Зейтин… Ты прикончил его?

– Нет, он сбежал. Добрался до пристани Кадырга и уплыл на корабле в Индию.

Произнося эти слова, Кара отвел взгляд, понимая, что не смог довести дело до конца.

– Пешком ты сейчас до дома не дойдешь. Пусть тебе выведут лошадь.

Я почувствовала, что, добравшись до дома, он может умереть, и мне стало его жалко – не только поэтому, но и потому, что за всю свою жизнь он совсем не видел счастья. Взглянув в его глаза, полные печали и решимости, я поняла, что он не хочет умереть в чужом доме и, более того, не желает, чтобы хоть кто-нибудь здесь видел его в таком ужасном состоянии. Но его все-таки заставили сесть на лошадь.