Орхан Памук - Имя мне – Красный

– Ночью, – заговорил я, – рассматривая этот рисунок при свете масляной лампы, я впервые почувствовал, что Аллах оставил меня и лишь дружба с шайтаном спасет меня от одиночества. Если бы я в самом деле пребывал в центре мира (а чем больше я вглядывался в рисунок, тем сильнее мне этого хотелось), то, несмотря на торжество великолепного красного цвета, несмотря даже на то, что меня окружали бы милые сердцу вещи и люди, в том числе прекрасная женщина, похожая на Шекюре, и друзья-дервиши, я чувствовал бы себя еще более одиноким. Я не боюсь быть ни на кого не похожим, не боюсь быть личностью, меня не страшит мысль о том, что другие будут мне поклоняться, – напротив, я хочу этого.

– Так, значит, ты не раскаиваешься? – спросил Лейлек с видом человека, только что побывавшего на пятничной проповеди.

– Я чувствую себя похожим на шайтана, но не потому, что убил двух человек, а потому, что изобразил сам себя на таком рисунке. Мне кажется, я убил тех двоих ради возможности нарисовать этот портрет. Однако мое нынешнее одиночество пугает меня. Художник, подражающий европейским мастерам, не овладев в совершенстве их методами, становится рабом. Я хочу избежать этого. Вы, конечно, поняли, что на самом деле я убил тех двоих, желая, чтобы все в мастерской шло по-прежнему, – и Аллах тоже это понял.

– А получилось, что по твоей милости нам грозят еще бо́льшие беды, – упрекнул меня драгоценный мой Келебек.

Глупец Кара все никак не мог отвести взгляд от рисунка. Молниеносным движением я ухватил его запястье, впившись ногтями в плоть, изо всех сил дернул и выкрутил руку. Кинжал, который он держал не очень крепко, упал на пол. Я поспешил его поднять.

– К тому же теперь вам не удастся спастись, отдав меня на пытки, – усмехнулся я и поднес кинжал к лицу Кара, нацелив острие прямо в глаз. – Давай сюда иглу.

Левой рукой Кара протянул мне иглу, я заткнул ее за пояс и проговорил в его овечьи глаза:

– Мне очень жаль красавицу Шекюре, у которой не осталось иного выбора, кроме как выйти за тебя замуж. Если бы мне не пришлось убить Зарифа-эфенди, чтобы спасти вас от беды, она вышла бы за меня и была бы счастлива. Что до историй о чудесах европейских мастеров, которыми всех нас потчевал ее отец, то я понял их лучше, чем кто бы то ни было, а посему слушайте внимательно, что я скажу вам напоследок. Для нас, художников, желающих жить своим искусством и не поступаться честью, здесь больше нет места. Если мы начнем подражать европейским мастерам, как того хотел покойный Эниште и как угодно султану, то, даже если нас не остановят такие, как Зариф, или сторонники эрзурумца, это сделает благоразумный трус, сидящий в каждом, – в любом случае пойти по этому пути до конца мы не сможем. Если мы послушаемся наущений шайтана, предадим свое прошлое и попытаемся стать неповторимыми на европейский манер, нас неминуемо постигнет неудача – как меня, когда я попытался нарисовать самого себя, не обладая необходимым мастерством и знаниями. Портрет у меня получился скверный, я не смог толком передать сходство – и это в очередной раз открыло мне глаза на то, о чем мы все, по правде сказать, давно знаем, только не признаемся: для того чтобы овладеть мастерством европейских художников, нужны столетия. Если бы книгу Эниште закончили и привезли в Венецию, тамошние художники, а вместе с ними и дож, посмеялись бы над нами, вот и все. Османы не хотят больше быть Османами, подумали бы они и перестали бы нас бояться. Как хорошо было бы, если бы мы не стали сворачивать с пути старых мастеров! Но никто этого не хочет: ни султан, ни Кара, который так печалится, что у него нет портрета его ненаглядной Шекюре. Ну что ж, тогда сидите и век за веком подражайте европейцам. Что вам еще остается! И ставьте под копиями гордые подписи! Старые мастера Герата, желавшие изобразить мир таким, каким его видит Аллах, не ставили подписей, чтобы скрыть свою личность. Вы же будете подписывать свои работы, чтобы скрыть, что личности у вас нет. Но остается еще один выход. Может быть, и в ваши двери уже стучались, только вы это от меня скрываете. Индийский султан Акбар, не жалея золота, собирает при своем дворе самых даровитых художников мира и окружает их любовью и лаской. Уже сейчас понятно, что не здесь, в Стамбуле, а в мастерской Агры мы завершим книгу во славу тысячелетия ислама.

– Любопытно, чтобы стать таким заносчивым, художнику обязательно нужно сначала кого-нибудь убить? – ехидно спросил Лейлек.

– Нет, достаточно быть самым искусным и талантливым, – не задумываясь, ответил я.