Архиепископство Кракова представляло собой монумент в стиле барокко, и неизвестно было, таилось ли в нем зло, порожденное самой черной магией Средних веков, или же самые высшие умозрительные построения Божественных знаний.
После того как были пройдены паперть, крытый вход и первый двор, наших визитеров поглотили холодные коридоры мрачного здания, ведущие во второй двор, посреди которого возвышалась величественная статуя Ченстоховской Божьей Матери.
Из окошечка, освещенного запыленной неоновой лампой, послышался гнусавый голос и высунулась рука, постучавшая по объявлению, польский текст которого озадачил друзей. Но рука стучала так настойчиво, что Сальва приблизился. На скверном английском голос попытался объяснить:
— Писать! Нет входить! Тут на бумага писать!
Оказалось, что нужно было заполнить какой-то формуляр. Мореше попробовал дать понять, что они хотели бы встретиться с магистром Ольбришским. Услышав это имя, монах вышел из-за окошечка и, подняв руки к небу, движением этим напомнив лишенную суставов куклу, разразился серией односложных восклицаний, показывая тем самым, насколько неприличным было требование посетителей.
В этот момент появился священник в сутане и, привлеченный шумом, направился к ним. Он говорил по-французски и с явным удовольствием демонстрировал свои лингвистические познания. Он объяснил, что епископ — лицо настолько значительное, что никто не может увидеться с ним, не получив за два месяца разрешения на аудиенцию.
— Ну что ж, — произнес Сальва, — придется прибегнуть к помощи полиции и так или иначе добиться свидания.
— Вы бы хоть подумали! — возмутился аббат. — Кстати, монсеньор в отъезде. А что касается полиции…
— Не знаю, кто вы, — разгневался Сальва, — но будьте любезны поставить в известность кого следует, что мы действуем от имени папы и нас ничто не остановит.
И, достав из внутреннего кармана пиджака бумагу с гербом Ватикана, он сунул ее под нос пораженному священнослужителю.
Тут откуда ни возьмись, появились другие духовные лица. Каждый старался поближе протиснуться к Сальва и Мореше, словно к очень важным персонам. В действительности же, признав в них иностранцев, они просто-напросто сгорали от любопытства, щебеча при этом, как стайка воробьев.
— Послушайте, — сказал Сальва, — если вы понимаете французский или английский, я требую провести нас к магистру Ольбришскому или к его секретарю.
Выдвинулся очень пожилой капуцин.
— Его преосвященство в Ченстохове. Паломничество, знаете ли… Но не исключено, что я могу дать нужные вам сведения. Прошу вас, следуйте за мною.
Они прошли за ним в небольшую сумрачную комнату, пахнувшую нафталином, плесенью и кошачьей мочой. Капуцин был круглолиц, с плавными жестами каноника.
— Вас не затруднит говорить погромче? Я немного туговат на ухо, поэтому братья прозвали меня Петрус — ведь камень тоже ничего не слышит, не правда ли?
Сальва, похоже, не обратил внимания на сдержанную веселость священнослужителя.
— Отец мой, — начал он, — речь идет о деле, требующем соблюдения тайны.
— Вы собираетесь говорить со мной о манускрипте, который наш Кашанский уступил его святейшеству, когда тот был еще нашим архиепископом? Кашанский только что звонил мне, и я вас ожидал. Знаете ли, здесь, в Кракове, новости быстро расходятся.
Он беззвучно засмеялся, отчего красные щеки его раздулись, а хитрые глазки утонули в щелочках. Этот плут явно забавлялся, что вконец испортило настроение Сальва.
— Раз уж вы, как кажется, хорошо знакомы с Кашанским, вам не трудно будет объяснить нам, каким образом этот документ попал в Рим?
— О, разумеется… В багаже кардинала, когда после кончины Иоанна Павла I он уехал в Рим на конклав [12]. Магистр Ольбришский полагал, что манускрипт заслуживал того, чтобы занять свое место в библиотеке Ватикана. Это что-то вроде подарка польской церкви Вечному городу.
— А вы разве не знали, что последняя часть манускрипта является фальшивкой? Я хочу сказать: не просто копией, но именно фальшивкой!
Старик встревожился:
— О какой фальшивке вы говорите?
Сальва с помощью Мореше растолковал роль Кашанского в обработке манускрипта, чем сильно удивил капуцина: тот не был специалистом по Средневековью, поэтому имена Басофона и Гамалдона не пробудили в нем ни малейшего интереса.
— Правду говорят, что мир — это сплошная ложь, — степенно проговорил он. — Истина только в Боге. Однако как не впадать в заблуждение на пути к ней? Слепота наша обманывает нас, иллюзии притягивают к земле; как можем мы достичь Царства Небесного? Все мы обречены на невежество и неведение…
Читать дальше